Книги о Милен Фармер

  
 
От автора.
 
Это произведение задумывалось как эмоциональная иллюстрация к явлению "миленофанатизм". Я постаралась превратить чувства в слова, а слова воображением читателя становятся яркими цветными картинками. Поэтому Милен в нем имеет такое же отношение к реальной Милен, как фотография под стеклом или плакат, булавками приколотый к стене. Не человек, а символ. Не лицо, а изображение.
 
Что касается героев - то все они вымышленные, равно как и события, относящиеся к нашей действительности. Если вам почудилось там что-то, что вы знали в реальности - уверяю вас, это сознательная мистификация с моей стороны. Если вы увидели там исчезающие черты кого-то, кто вам дорог - не обманывайтесь, не стройте надежд. Эта история не про вас.
 
Но мне очень хочется, чтобы вам там понравилось...

Посвящается моей виртуальной семье -
семейке Аддамсов,
а также моей подруге Свете,
которая своим жизнерадостным гоном
неоднократно поднимала мне настроение :-)
Ваша N.A. ;-)

 

Хрустальное небо

 

1. Милениум

 
Я просыпаюсь от шороха дождя по крыше.
 
За окном синеватая полутьма. Я вижу только черные ветви елей, которые плавно качает ветер. Мой дом в лесу, и сейчас в лесу ночь.
 
Милениум означает синяя ночь. Мягкий синий свет, который пронизывает лес насквозь и украдкой пробирается в окна, заливая комнату и проскальзывая в мой сон. Я люблю этот синий свет.
 
Но почему я сегодня проснулась так рано?
 
Мне снилось что-то нехорошее. Только это может объяснить то, что я не могу больше спать. Попытаться вспомнить? А зачем вспоминать плохие сны?
 
Я несколько минут слушаю дождь и синюю ночь в синем лесу. За окном уже чуть светлее. Отлично, значит, не так уж и рано...
 
Я встаю, открываю окно. Утренняя свежесть врывается в дом. Дождь бьет по подоконнику, по мокрым листьям, по асфальтовой дорожке до крыльца. Пусть. Дождь - мой друг. Ему известны все мои тайны.
 
Уже почти совсем светло. На Милениуме всегда быстрый рассвет. Скоро придет белый день - такой же всепроникающий, как синева ночи. Даже в доме он почти не оставляет теней. И правильно - зачем тени? Зачем здесь иметь от кого-то тайны? Здесь, под хрустальным небом?
 
Потому что Милениум означает хрустальное небо.
 
Мир, плывущий в космической пустоте в оболочке мягкого света.
 
Беспредельные леса и равнины под хрустальным куполом, в который бьет луч прожектора ослепительной силы. Луч раскалывается на мириады световых потоков, собственных отражений, собственных продолжений, которые дробятся дальше и дальше в бесконечность. Поэтому нам кажется, что светится все небо.
 
Мир, который создала волшебница по имени Милен Фармер.
 
Выбирайте, что вам нравится.
 
 
 
Я живу на Милениуме уже около четырех лет. О первых двух годах я почти ничего не помню - только обрывочные картины, будто всплывшие из-за грани сна. Дождь, светящиеся капли на листьях - вся поляна в алмазах, нежный белый цветок в моей руке. Зимний вечер - только что ветер гнал над равниной колючий снег, а сейчас тишина, и бело-голубая равнина вспыхивает синеватыми огоньками. На снегу ни единого следа, кроме, может быть, сзади - иначе как бы я здесь оказалась? Но я не хочу оглядываться назад...
 
А потом, в один незабываемый день, я встретила на Милениуме людей. Они жили в маленьких домиках на опушке леса. Белый Рыцарь. Разведчик. Леон. Сильвер. Руби. Воден. Ариэль. Алан. Макc. Марина.
 
Они были мне очень рады и пригласили остаться с ними. Помогли построить домик в лесу, а Леон провел мне Интерсеть - его создание, его гордость. И рассказали легенду о Милен.
 
Давным-давно в одном печальном мире на свет появилась Милен Фармер. Она обладала волшебным даром, которого не было ни у кого в печальном мире - даром создавать красоту. Но в том мире ее дар не нашел бы воплощения - красота, рожденная на свет, не жила долго. Поэтому Милен покинула его, чтобы создать свой мир - планету Милениум. Она построила хрустальный купол над миром и хрустальный замок, с вершины которого в небо светит прожектор. Замок находится на востоке - поэтому небо там светлее. Я никогда не была на востоке - в отличие от Белого Рыцаря и Сильвер, которые вернулись оттуда три года назад. Но я никогда не перестану мечтать о нем.
 
Странно - еще до того, как я услышала эту легенду, я знала, что планета называется Милениум, а создала ее Милен Фармер. Я думаю - может, я родилась с этим знанием?
 
А может - вероятнее то, что без этого знания я бы сюда не попала. Никогда.
 
 
 
Наскоро подогрев завтрак в микроволновке, я устроилась за компьютером. Пора было почитать почту - может, кто из друзей мне чего написал?
 
Письмо от Леона.
 
"Привет, Принцесса. Жди, приеду в гости."
 
Интерсеть - великая вещь. В каждом доме компьютер. Они соединены кабелями, по которым можно передавать сообщения. На самом деле передавать можно все, что угодно, но, помимо сообщений, ничего больше на ум не приходит. Во всяком случае, мне. У Леона постоянно кипят идеи на этот счет - вот недавно, месяца три назад, он сделал голосовой чат. Распознавание голоса и так далее - гениальная штука. А еще раньше он сделал доску объявлений - когда нас было десять человек, все новости так или иначе расходились вслух, а сейчас в нашем маленьком городе нас уже больше тридцати. У кого появляются новости, те пишут на доску. Потом можно читать в любое время. Он еще много что планировал, но, как правило, это так ничем и не кончалось. Но все равно Леон - компьютерный гений.
 
И еще он мой лучший друг.
 
Кстати про доску объявлений - что там появилось за ночь?
 
"Руби! С днем рождения!"
 
"С днем варенья!"
 
"И от меня!!!"
 
Штук десять однотипных сообщений. Я представляю лицо Леона. "Для чего я им чат делал???" Легкое раздражение, которое пройдет через минуту, и в серых глазах останется только смутное удивление перед всеобщим компьютерным невежеством. Но чем-то эти десять сообщений меня захватывают, и я быстро стучу по клавишам. "Руби! Поздравляю!!!!!" А по чату мы с ней еще поговорим, да и лично наверняка возникнет случай - вечером будет встреча у нее дома. Пока на доске нет объявления по этому поводу, но, насколько я знаю Руби, она сначала будет всех до единого приглашать по чату, а потом повесит сообщение на доску.
 
Я иду к шкафу, рассматриваю платья. Вот это, черное с черной вышивкой, отлично пойдет на вечеринку. Как это Руби выражается, тусовку. А пока можно надеть футболку и джинсы. Подумав, я вынимаю серебристую цепочку с серебряным силуэтом вороны. Почему-то мне хочется сегодня ее надеть - хотя это печальный знак. Настолько печальный, что я сжимаю крошечную фигурку в руке и стою две секунды, закрыв глаза.
 
Милен создала хрустальное небо. Но теперь нам под ним жить и нам выбирать, каким будет наш мир.
 
И превратится ли он в такой же печальный мир, о котором рассказывает легенда.
 
 
 
Мои размышления обрываются при звуке дверного звонка.
 
- Привет, Принцесса.
 
Светло-серые глаза Леона. На руке всегда браслет с голограммой MF. Сейчас он в расстегнутой куртке, влажной от дождя. Но я замечаю, что она влажная лишь слегка.
 
- Ты на колесах что ли? - удивляюсь я.
 
- А как ты думала? Мне по радиомодему новая картинка свалилась, я бегаю делаю для Руби подарок.
 
Я понимаю - он имеет в виду устройство, через которое он связывается с Замком. Там, на Другой Стороне, существует непостижимо работающая информационная система, которая иногда по собственному желанию выдает Леону данные. Иногда ему приходят портреты Милен, а один раз за те два года, что я здесь живу, пришли 13 чудесных песен - особенный день меньше года назад… Система работает в одностороннем режиме - только передает данные. У нее нет возможности принимать запросы, как сказал Леон, - физически не встроено. Мы не можем у нее попросить новую картинку или новую музыку, а кто решает, что нам отправить - это не знает никто.
 
Мы проходим в дом. Леон бросает случайный взгляд на экран компьютера, где все еще висит незакрытая доска. Проклятие...
 
- Ламеры, - произносит Леон в воздух, пролистывая сообщения. - Для чего я им, спрашивается, чат писал? - Он доходит до последнего сообщения. - И ты туда же, Принцесса. Завтра я все сотру.
 
- А можно посмотреть новую картинку? - я неловко меняю тему разговора.
 
- Нужно, Принцесса, нужно. Я за тобой из-за этого и заехал, мне нужно ее красиво оформить, надпись MYLENE FARMER и так далее.
 
Я изображаю обиженное лицо.
 
- Ты же написал - ты приехал в гости...
 
Леон молчит. Задумчивый, отстраненный взгляд. Внезапно он замечает серебряную ворону, и что-то сильно вздрагивает в его глазах.
 
Удивительная вещь - иногда мне кажется, что у него хрустальные глаза. Я замечаю в них серебристый отблеск - как отражение неба. Но здесь, в доме, нечему отражаться. Я никак не могу понять, иллюзия это или реальность, и поэтому никогда ему не говорила об этом.
 
- Разведчик? - спрашивает Леон, но вопрос лишний.
 
- Он уехал год и три недели назад, Леон, - говорю я. - Когда прошел ровно год - я даже не задумалась об этом. Но сейчас мне хочется вспомнить. Именно сейчас.
 
Леон молчит - будто хочет что-то сказать, но не может решиться, сейчас или потом. На миг мне кажется, что я опять поймала хрустальный блеск, отдаленную вспышку его души. Но внезапно он решается - резко разворачивается и идет к двери.
 
- Пошли, Принцесса.
 
 
 
Снаружи все еще идет дождь. Тяжелая мокрая листва, разбегающиеся круги в лужах, размытые отражения на мокром асфальте.
 
Но сквозь тучи я вижу хрустальный свет.
 
Темно-синяя машина Леона стоит прямо за воротами. Мы бежим к ней под дождем - я не останавливаюсь, чтобы запереть дом, потому что на Милениуме мне нечего прятать.
 
В машине я первым делом вижу включенный голосовой чат. Конечно - Леон провел Интерсеть даже сюда, по радиосвязи. Жидкокристаллический экран, на котором развернуто окошко чата. Справа отображаются фотографии присутствующих с подписями: Ариэль, Руби, Призрак, Алик, Мила, Леон. На последней фотографии внизу стоит маленький крестик - значит, участник чата временно отсутствует. Слева печатаются имена и произнесенные реплики.
 
- Активно, - говорит Леон. Крестик пропадает.
 
- Всем привет, - говорю я. Система анализирует голос, и в правом списке появляется моя фотография. Чат может работать и во множественном режиме.
 
- Привет! - радостно кричит Алик.
 
- А, Принцесса всплыла… - говорит Руби. - В пять часов у меня дома. И никаких отговорочек.
 
Леон тем временем заводит машину и бросает ее вперед по лужам на черном асфальте. Справа на стекле приклеена фотография Милен. Хрупкая рыжеволосая женщина с печальными глазами - когда фотография попадает в уголок зрения, кажется, что она смотрит прямо на тебя. Я ловлю взгляд нарисованной на стекле Милен, и мне приходит безумная мысль: возможно ли, что она меня видит?
 
Она - волшебница. Но волшебство не бывает абсолютным. Леон рассказал мне легенду, что есть волшебники Света и волшебники Тьмы. Одни могут только создавать, другие - только разрушать. У одних сила красоты, у других - сила ужаса и боли. Я не знаю, откуда Леон взял эту легенду, но легенды - это его вторая страсть после компьютеров. Ему интересно, что было с Милениумом раньше. И он тоже мечтает увидеть хрустальный замок. Тогда, сказал он, я получу ответы на все вопросы.
 
Из звуковой карты шепчет голос Милен - "J'ai reve qu'on pouvait s'aimer..." Кто-то с другой стороны Интерсети включил музыку и направил ее в программу. Красивую программу сделал Леон. Она дает ощущение, что за экраном твои друзья. Я улыбаюсь в экран. Жаль, что им меня не видно. Еще одна глупая мысль - может, попросить Леона сделать видеочат?
 
Призрак тем временем вышел из чата, а на его месте оказалась Сильвер. Я скольжу взглядом по репликам на экране - отраженным в машине голосам.
 
[Сильвер] Привет, мои солнышки
 
[Руби] У меня в пять часов кое-чего намечается
 
[Алик] Праздник имени себя, любимой
 
[Сильвер] Леон, а почему ты не рассказываешь, что ты получил новости из Замка?
 
- Потому что я хотел, чтобы это было сюрпризом, а ты мне все испортила, - с деланным возмущением комментирует Леон.
 
- А она откуда знает? Я думала, радиомодем стоит у тебя дома... - говорю я, забыв на мгновение, что сижу в активном чате. Моя реплика немедленно появляется в списке, и я мысленно ругаю себя последним ламером.
 
[Сильвер] Потому что я по этому самому радиомодему все утро общалась с приятелем из другого города
 
[Мила] Ну поскольку ты уже все испортила, то раскалывайтесь, вы двое
 
Сильвер молчит - если новости пришли на имя Леона (а он установил на себя эксклюзивный доступ на общение с Замком), то она их прочитать не могла, конечно же. Но то, что для Леона пришло послание, она увидела.
 
Тут до меня доходит значение слова "новости", и я приказываю программе:
 
- Неактивно!
 
На моей фотографии появляется крестик. Теперь я могу говорить вслух, и мои слова не отразятся в чате.
 
- Леон, в каком смысле новости? Ты говорил, что ты получил фотку...
 
- А в таком смысле новости, Принцесса. - Леон тоже сделал неактивное соединение, но нажатием кнопки. - Потерпи до вечера. Я хочу, чтобы узнали сразу все. Активно!
 
[Ариэль] Все там обсудили?
 
[Руби] Ну пожалуйста, Леон, я умру от любопытства!
 
[Алик] Такие, как ты, от любопытства не умирают
 
- Новости вполне могут подождать до сегодняшнего вечера, - говорит Леон.
 
[Руби] Зануда...
 
- Какой же это сюрприз, если я его буду по чату рассказывать? - Леон тормозит машину. - Всем до вечера. Оффлайн!
 
 
 
Выйдя из машины, я вижу, что дождь кончился. Тучи расходятся. Сквозь разрывы в облаках бьет хрустальный свет. На востоке ярче - почти слишком яркий, чтобы смотреть. Напротив, на западе, практически полная темнота. Белый Рыцарь говорил, что там, куда не проникают лучи прожектора, плещется огромный черный океан, а что дальше за ним - не знает никто. Даже Леон с его страстью к легендам.
 
Мы направляемся в компьютерный центр, который Леон организовал на первом этаже своего дома. Там находится основной сервер и чат-сервер, а также отдельный компьютер, который обслуживает радиомодем. На стене огромный плакат с Милен во весь рост - темно-красное платье, руки над головой, глаза, смотрящие нам в глаза. Нарисованная, она почти живая.
 
Леон вводит пароль для входа в сеть, и на экране 19-дюймового монитора всплывает еще одна Милен. Значки на рабочем столе рассыпаны диссонансом. Леон открывает программу графического дизайна и загружает в нее фотографию. Я вздрагиваю - я почему-то всегда вздрагиваю, когда вижу ее новый портрет.
 
Почему одни обладают даром творить собственные миры, а другие могут только смотреть в сверкающее небо и видеть просторы до горизонта в отраженном свете? И они и мы ходим по одной земле, одинаково на первый взгляд оборачиваемся на дружеский зов, одинаково смеемся и плачем. Но ты смотришь внимательнее и видишь - они другие. Они шагают так, будто у них под ногами особенная дорога. Принадлежащая только им. Она ведет за горизонт - для нас мутную полоску, за которой кончается мир, а для них это не только не граница - не помеха. Они могут видеть за горизонт. И они могут видеть сквозь темноту. И поэтому у них особенные глаза - в них растворен внутренний свет.
 
Свет хрустального неба.
 
Где-то за час мы делаем из фотографии плакат. Затемнение здесь, надпись MYLENE тут, графические эффекты по краям. Удовлетворенный результатом Леон посылает плакат на цветной лазерный принтер. Меня мучает любопытство - что все-таки Леону прислали из Замка. Но я терплю. И молчу. Я знаю - он все расскажет, когда решит, что настало время. А пока его просить столь же бесполезно, как и биться головой о монитор - авось новости распечатаются на экран.
 
После того, как плакат готов, нам становится нечего делать, и мы около часа болтаем по чату. Я открываю доску объявлений и вижу там сообщение от Руби: "Леон - поросенок редкий, получил из Замка новости и не хочет их рассказывать иначе как сегодня вечером. Придумайте кто-нибудь способ заставить его расколоться, иначе я за себя не ручаюсь." Доска пока молчит, но я представляю, что творится в мыслях у всех. Последние новости были несколько месяцев назад - сообщение о новой песне, которая вскоре будет передана по радиомодемной связи. До этого было сообщение о тринадцати песнях. А еще до этого...
 
... те самые новости, после которых Разведчик и Воден отправились искать дорогу в хрустальный замок. И не вернулись назад.
 
Почему я сегодня вспоминаю об этом? Почему я после года ожидания достала цепочку с фигуркой вороны, которую Разведчик подарил мне, прежде чем уйти в пространство неизвестности вокруг нашего маленького городка? Почему?
 
 
 
К пяти часам мы с Леоном и свернутым в трубку плакатом подъезжаем к домику Руби. Я переоделась в черное платье, но не сняла цепочку. Так будет лучше. Так сегодня правильно.
 
Руби, Сильвер, Белый Рыцарь и еще несколько человек сидят в саду. Я не слышу, о чем они болтают, но взрывы хохота доносились еще из-за зеленой изгороди, когда Леон ставил машину на край дороги. Я думаю: стоит им увидеть Леона, как смех оборвется, и на всех без исключения лицах будет невысказанный вопрос: ЧТО??? А Леон сделает вид, что ничего не заметил. Привет, Руби. С днем рождения. Вот тебе мой подарок. Откуда взялась новая фотография, подумают они - неужели это все, что пришло из хрустального замка? Леон не скажет ни да, ни нет - оставит их гадать на весь вечер.
 
Вот только я знаю, что он получил что-то еще. Но мне от этого не легче.
 
Эта манера Леона делать тайну из ничего иногда бывает смертельно раздражающей. Но сегодня я почему-то нервничаю и время от времени принимаюсь теребить холодную цепочку.
 
А в таком смысле новости, Принцесса.
 
Но я умею ждать.
 
 
 
Плакат высотой в два метра - ничего не скажешь, Леон мыслит глобально - приклеен на стену в гостиной на втором этаже. За окном только что был белый день, и вдруг как-то незаметно подкралась синяя ночь, окружила нас, растворила все краски и прижалась к стеклу. Мы сидим кружком вокруг низкого столика - я замечаю, что никто не сел так, чтобы загородить спиной портрет Милен. Ариэль, Призрак и Сильвер курят на балконе - синие тени, спрятавшиеся в ночь. Внизу, на первом этаже, вовсю кружится танец под собственноручно сделанный Призраком ремикс "Je te rends ton amour". Сильвер ремикс не понравился - она бросила сквозь зубы нечто вроде "Испортили прелестную песню" и удалилась на балкон, захлопнув дверь в синюю тишину. Мне все равно. Нет - мне хорошо. Лампу притушили до мягкого полумрака - кто-то подвинул ее так, чтобы она ярко освещала портрет Милен, а остальная часть комнаты тонула в сумеречной полутьме. Через открытую дверь, через отражения в лестничном пролете, я слышу брошенные эхом начальные аккорды Desenchantee. Кто-то хлопает в ладоши, кто-то смеется. Эхо не выбирает, оно отражает любые звуки.
 
Леон сидит на диване напротив, рядом со светлым плакатом. Он о чем-то беседует с Белым Рыцарем и Мариной. Он не смотрит на меня, а я весь вечер избегаю встречаться с ним взглядом. Мне хорошо, и я ни о чем не думаю.
 
Милениум - это не только Милен, ее голос, придуманные ею образы, материализовавшиеся в пейзаж на планете, где нет теней. Милениум - это и мы тоже. Зачем петь, если тебя никто не услышит? Зачем создавать планету, если никто не будет на ней жить?
 
Но мы принадлежим этой планете точно так же, как она принадлежит нам. Она ничто без нас - да. Но и мы - ничто без нее. Есть ли во Вселенной что-то еще? Легенды рассказывают про печальный мир, но это всего лишь легенды, и даже Леон не знает правды. Возможно, за хрустальным куполом Милениума и до конца времен одна холодная пустота. Но сейчас я не хочу об этом думать.
 
Музыка утихла - умолк серебристый голос Милен, замолчал смех и замолчало эхо. Я слышу шаги на лестнице, и в комнату врывается растрепанная Руби, держа в руке стакан с мороженым. Она останавливается на пороге, увидев освещенный плакат. Последний час она пробыла с танцующими - на втором этаже вечер наступил без нее.
 
- Леон, это просто обалдительный плакат!!! Я тебя обожаю! - и Руби бросается на диван. - Но неужели это все, что ты получил из Замка? Не мучай меня, скажи хотя бы "да", если ничего другого не было.
 
Леон обрывает разговор и оглядывается на нее. Светло-серые глаза на его загорелом лице будто светятся.
 
- Я получил не только это, Руби.
 
Все разговоры умолкают, как один. Все, казалось, были увлечены чем-то своим, но все услышали. Даже Сильвер швыряет потухшую сигарету вниз и открывает балконную дверь из синего стекла.
 
- Ты бы лучше собрала людей. То, что я хочу сказать, касается всех.
 
Руби растерянно кивает и, забыв про мороженое, бежит по лестнице вниз. Очередная песня обрывается в середине припева. Затем все до единого поднимаются на второй этаж и рассаживаются - сначала на диванах, а когда место кончается, то на полу. И опять никто не сел спиной к портрету Милен.
 
В этот момент, когда Леон встает с места, а все вокруг выжидающе смотрят - что он скажет сейчас - мне внезапно ударяет в уши тишина. Синяя ночь уже не за окном - она проникла внутрь. Она пробралась сквозь окна в коридоры и заглушила эхо в лестничном пролете, стерла со стен свет ламп и оказалась здесь, скрывая лица синим покрывалом. И только над светлым плакатом на стене напротив у нее нет власти.
 
- Друзья, - говорит Леон, - сегодня мне прислали новости из Замка.
 
Все молчат. Все ждут. Даже Милен, улыбаясь печально и ласково со стены. Даже холодный ветер, шелестящий листвой в саду и забравшийся в комнату сквозь занавески.
 
- Вы все знаете, что время от времени Замок открывает свои двери. Иногда Милен приглашает жителей Милениума встретиться с ней, послушать, как она поет, и увидеть чудеса внутри Замка. Белый Рыцарь и Сильвер там были, они рассказывали об этом я не знаю сколько раз.
 
Леон выдерживает паузу и произносит то, что поняли уже все:
 
- Мне сегодня сообщили, что такой момент настал. Точнее, настанет через семь дней.
 
Никто не шевельнулся, никто не сказал ни слова - только Руби приглушенно вздохнула и Призрак тихо присвистнул сквозь зубы. Мы смотрим на Леона из темноты, и в наших глазах одна мысль, собравшая в себе бесконечность разбитых осколков мыслей.
 
Раз - сейчас не сезон для путешествий. Это в нашей долине уже два года длится хрустальное лето - слезы росы на листьях, размытые блики на черном асфальте, окна, распахнутые в ночь. Там, где горизонт уходит в ослепительный свет, сейчас ранняя весна, почти зима. Так говорил Белый Рыцарь, который на своей белой лошади доезжал до самого черного океана, который навеки укрыла мертвая темнота.
 
Два - поедут два человека. Ехать придется верхом, потому что до Замка нет прямой дороги. Одному ехать слишком опасно, а лошадей всего четыре в поселке.
 
Три - один из этих двоих будет Леон.
 
Мне страшно, но я поднимаю голову и смотрю в его глаза. И вижу там мечту, вспыхнувшую отдаленным блеском.
 
Пусть разведанная Белым Рыцарем и Сильвер дорога на восток опасна в этот сезон, пусть год назад Разведчик и Воден не вернулись домой, пусть цепочка в моей руке холодная, как стекло - но шанс выпадает раз в три года, Леон...
 
Я всматриваюсь в лица остальных - одно за другим, выпавшее из синей тишины. Белый Рыцарь - удовлетворенное спокойствие, будто он догадался еще раньше... Сильвер - искренняя радость и затаенный страх... Руби - по-детски мечтательное восхищение... Ариэль - неприкрытая зависть...
 
И еще светлые глаза Милен - хрустальная пыль мечты...
 
- Ты твердо решил ехать, Леон? - произносит Призрак из призрачной синевы.
 
Мы даже не сомневаемся в эту минуту, когда на Милениум упала не такая, как прежде, ночь. Год назад пришло похожее сообщение, и Разведчик отправился в путь, и точно так же мы сидели беззвучным кругом на бревнах возле костра. И никто не спросил - почему ты. Так было правильно в ту ночь - как будто наши мысли стали чем-то единым, как будто решал каждый для себя и решили все вместе... А потом я осталась одна смотреть, как умирает костер, и в синей ночи, такой же, как сейчас, пульсировал красный жар угольков. И из темноты вышел Разведчик с пронзительным светом мечты в глазах. Возьми, Принцесса. Я ухожу, но это я оставляю тебе. И сверкнувший красным силуэт вороны упал в мою раскрытую ладонь...
 
Но ночь сейчас живая, а не умерла год назад, рассыпавшись пеплом давно забытых угольков. И я слышу, как Леон говорит:
 
- Я поеду.
 
В его глазах отражается свет, и почему-то мне хочется плакать.
 
- Ты поедешь один? - произносит Ариэль, худенькая блондинка с круглыми глазами голодной кошки. Интересно - кошкам тоже страшно в темноте?
 
Я боюсь взглянуть Леону в лицо - я смотрю, как горит огненными искрами голограмма на его браслете. Ты мне оставишь свой браслет, Леон? Лучше не надо - прошу тебя...
 
Сквозь тишину - безнадежную тишину стучащего в ушах сердца - я слышу:
 
- Я очень хотел бы, чтобы со мной поехала Принцесса.
 
И больше не было тишины - в саду шептала листва, вдалеке пела одинокая птица, где-то внизу ветер хлопнул ставней окна.
 
На Милениуме добрая ночь.
 
 
 

2. Отъезд

 
Почему бывает так - ты мечтала о чем-то всей глубиной воспаленной души, и вдруг оно происходит - неожиданней всех ожиданий, смелей всех безумных надежд. Ты думала - тебе будет трудно дышать от счастья. Но сейчас, когда невозможное трещинкой раскололо реальность, тебя охватывает дикий страх перед тем, что ты увидишь за трещинкой. Закрыть глаза, зарыться лицом в подушку - пусть этого никогда не было, пусть хрустальное утро сейчас побудет хрустальным утром вчера, и опять мечтать, мечтать…
 
Может - потому что мечтать проще, чем жить? Красивее, во всяком случае?
 
Но я не отдам мою мечту какому-то глупому темному страху. За окном ветер шумит листвой, и вчера Леон подбросил меня домой на машине. Мы молчали всю дорогу, и мир синим сводом навис над коротким светом фар. Только когда машина остановилась у ворот и погасли фары, я спросила:
 
- Леон, почему я?
 
И ночь сказала голосом Леона:
 
- Потому что у тебя хрустальные глаза, Принцесса.
 
Захлопнув дверь, я зачем-то подождала, прислушиваясь, пока машина не скроется за поворотом. Босиком я пробежала в ванную и в бледном свете лампы уставилась в зеркало на свое лицо. Обыкновенные глаза - серые, чуть темнее, чем у Леона. Часы показывали два ночи, и темнота уже давно растворила и шум машины, и возбужденно гудящий дом Руби. Выключи свет, Принцесса - ты хочешь отогнать шелестящую ночь, но не забывай, что ночь всегда будет сильнее, чем ты...
 
 
 
Леон прислал мне письмо по Интерсети - список вещей, которые я должна собрать для поездки. В списке не было ни цепочки с вороной, ни маленького плейера компакт-дисков, но я быстро исправила эти недочеты. Больше одного диска - вставленного в плейер - я брать не стала. Я его давно записала у Леона в компьютерном центре - там были все мои любимые песни.
 
Доска объявлений кипела сообщениями.
 
"А может, оставим вам одну лошадь? Втроем больше шансов, что ничего не случится..."
 
"Слышали? Белый Рыцарь обещал дать Леону свою лошадь!!!"
 
"Как вы думаете - реально, чтобы они взяли телевидеопередатчик? Так хочется взглянуть хоть издалека..."
 
" Разведчик его взял, как вы помните..."
 
"Прекратите. Я давно уже думаю, что Разведчик просто не захотел возвращаться, что он остался там."
 
"Но ты же вернулась, Сильвер."
 
"Я вернулась только из-за Белого Рыцаря. Ему нужен Милениум целиком - даже не один хрустальный замок. Даже если, чтобы вернуться туда еще раз, он отдал бы все."
 
Курсор мыши чертит экран поперек. Крестик в верхнем углу. Закрыть. И не смотреть на бледное лицо на темно-синем фоне рабочего стола.
 
Я люблю их всех - я бы сделала что угодно, чтобы мы все вместе, а не только вдвоем с Леоном, сейчас отправились в путь. Но я не могу читать дальше.
 
Потому что они уже не такие, как мы.
 
 
 
Странно, что у меня почти не осталось воспоминаний о первой половине моей жизни на Милениуме, тогда как после встречи с друзьями я могу вспомнить каждый день - иногда до слова, до жеста. Помню, как два года назад - тогда прошла, наверно, всего лишь неделя - мы собрались в доме у Разведчика поздно вечером. Я уже была знакома с жителями маленького поселка - Привет, Марина, разреши представить тебе Принцессу. - Здравствуй, дорогая, какая радость, когда появляются новые люди... В камине пылал огонь, хрустальный свет за окном окрашивался в синее, Леон - светло-серые глаза, куртка с карманами, набитыми CD-дисками, браслет с голограммой MF - сидел поодаль от нас за компьютером Разведчика и настраивал рабочий стол, подбирая фотографии и звуковое сопровождение системы. Внезапно стукнула дверная ручка, и вбежала растрепанная рыжеволосая девушка, которую я видела всего раз. Не заметив меня, она кивнула Разведчику и вытянулась в кресле перед камином.
 
- Я замерзла, как волк на болоте, - сообщила она куда-то в воздух, явно не обращаясь ни к кому из нас.
 
- Где же ты нашла болото, дорогая? - поинтересовалась Марина ехидно.
 
- Сидела в киноцентре у Алана, смотрела клипы. И как-то не учла, что вечером такой холод. Ну и концерт, конечно, не смогла пропустить, вы понимаете.
 
Сидевшая рядом Руби восхищенно прошептала мне в ухо:
 
- Ты знаешь, что она видела Милен собственными глазами?
 
- Нет, - я об этом слышала в первый раз.
 
- Больше года назад отправилась туда с Белым Рыцарем, который сейчас путешествует по Милениуму и вернется неизвестно когда. Сильвер! - громко позвала Руби. - Расскажи Принцессе про хрустальный замок, ей очень интересно, но она так стесняется попросить!
 
Девушка оглянулась на нас, и мне показалось в пляшущих отблесках огня, что в ее глазах промелькнула едва заметная вспышка.
 
- Хрустальный замок? Там свет такой яркий, что больно смотреть...
 
... Недели через три вернулся Белый Рыцарь верхом на белой лошади с отрешенно-печальными, как у ее хозяина, глазами, как будто оба они все еще видели бесконечную равнину далеко за горизонтом. Он рассказывал про сверкающие реки, в которых отражается небо, про оскаленные горы, где по гребням свищет ледяной ветер, про темные долины, поросшие жестким кустарником. А у тебя есть фотографии? - спросила я. Нет, - грустно улыбнулся Белый Рыцарь, - как-то давно я взял с собой фотоаппарат. На пленке ничего не отпечаталось - она была пустая. Фотоаппарат работает только в нашей долине, как ни странно.
 
Белый Рыцарь появился на Милениуме первым из всех нас - более семи лет назад. Очень долго он в одиночку мчался верхом по еле заметным тропинкам, и дождевая вода летела из-под копыт хрустальной пылью, и небо было то пылающим куполом, то тусклой пустотой крадущейся тьмы. У него был домик в незаметной долине - куда бы он ни уехал, он всегда находил дорогу домой. Как-то раз в вечерней тишине, после двух с половиной лет одиноких странствий, он увидел яркую точку костра на далеком склоне холма. Двое обернулись на стук копыт - сероглазый парень с браслетом, на котором искры огня сложились в инициалы MF, и рыженькая девушка с серебряными заколками в волосах. Как странно, - сказала девушка, - я никогда бы не подумала, что здесь есть кто-то, кроме нас.
 
Втроем они отправились в долину, куда Белый Рыцарь знал дорогу всегда. Это была идея Сильвер - сложить каменную башню и установить на ее вершине красный с золотом флаг, чтобы его было видно издалека. Совсем скоро в дверь башни постучался Разведчик с рюкзаком за плечами и цепочкой с фигуркой вороны. Я уже год путешествую по Милениуму и впервые встречаю людей. Леон удивленно спросил: - А откуда ты знаешь, что наш мир называется Милениум? Разведчик равнодушно пожал плечами: - А как еще он может называться?
 
Три года назад, когда в поселке жило уже семь человек, на радиомодем пришло сообщение: Ворота хрустального замка будут открыты следующие три недели. И Белый Рыцарь сказал: туда поеду я, потому что я в моих странствиях по Милениуму разведал хотя бы часть дороги. Остальные слушали его с пониманием и тоской. Раньше ворота не открывались ни разу, и никто не знал, повторится ли это в будущем.
 
Почти два года спустя сообщение пришло снова - к всеобщей радости. Белый Рыцарь начертил дорогу на компьютерной карте, и в синее небо летели искры огня, и над Милениумом плыла тишина отраженных в оконном стекле бликов костра. А потом Разведчик взял своего друга Водена - молчаливого паренька в очках и неизменной джинсовой куртке с затрепанными до дыр рукавами. Небо было бледно-туманным, горизонт - куда ни взглянуть - сливался с хрустальной белизной, и силуэт вороны был таким же тускло-бесцветным, когда две лошади еще виднелись в бинокль с каменной башни Сильвер. Почему-то я никому не сказала про цепочку тогда - сунула ее в карман брюк, будто от прикосновения стыли пальцы.
 
Как-то раз - я уже не помню, до или после отъезда Разведчика - мне приснился хрустальный замок. Сильвер рассказывала, что он находится высоко в горах, в ущелье, куда можно добраться по тропинке через перевал. Даже если подъехать совсем близко, ты ничего не видишь, кроме черных скал по сторонам. Темные очки на глаза - над острыми хребтами гор лишь бесконечное хрустальное сверкание. Луча прожектора совсем не видно, сказала Сильвер. Точно так же, как от луча фонарика остается только удлиненный круг на стене. Даже меньше - из темноты заметно, как пляшут пылинки в луче фонаря. Черно-белый мир - скалы и свет. Но наконец ты проезжаешь по спотыкающейся тропинке последний поворот, и тебе открывается замок, перед красотой которого меркнут все чудеса...
 
Но это всего лишь слова - что замок не виден ни с одной точки Милениума, что взгляд не вынесет режущего сверкания, что с такого расстояния все детали горизонта расплываются в ровную линию. Во сне я стояла у окна на каменной башне, и небо почему-то стало однотонно-тусклым, и в невыносимой дали горела одна вытянутая яркая точка. По равнине размахнулись острые тени гор - странно это выглядело, будто наш мир сжался до закрытого со всех сторон помещения с одинокой лампочкой в миллионы ватт. Мне было страшно смотреть туда на равнине, где лежала тень - там не видно светлой точки, там только это пустое небо над головой. Что можно увидеть оттуда, если хрустального купола нет и не было никогда? Обнаженную вселенную, которую мы покинули вслед за Милен и не помним, никто из нас, что было раньше? Я буду смотреть на замок, не отводя глаз - может, где-то и лежат тени, но здесь виден свет...
 
Потом я рассказала мой сон Леону - просто чтобы его позабавить. Совершенно неожиданно он отнесся к моему рассказу серьезно.
 
- Это всего лишь сон, Леон... - сказала я с поваленного дерева на склоне сбегавшего к речке холма.
 
- Конечно, но нельзя исключать вероятность, что во сне тебе вспомнилось, каким был Милениум давно - до того, как Милен создала хрустальный купол. Ты ведь не помнишь, что было в самом начале...
 
- Я помню, что я здесь три года, а Белый Рыцарь - уже шесть, и тогда купол уже был, - стопроцентная логика.
 
Но Леон с сомнением качал головой, смотря куда-то мимо меня - следя взглядом за видными только ему образами. Настолько знакомый взгляд...
 
Хорошо, что я редко вижу сны.
 
 
 
Я собрала вещи и послала Леону сообщение: все готово. У меня не было никакого желания идти пешком, когда нам предстоит недельная поездка верхом, а десять минут можно проехать на машине. Выключить компьютер, закрыть окно - почему от тишины чистеньких комнат так сжимается сердце?
 
У Леона возникла та же мысль, что и у меня - у ворот затормозила его синяя машина, но за рулем сидел Призрак. Из голосового чата возбужденно звенели голоса, но внизу горел красный крестик: участник чата недоступен.
 
- Сейчас будет прощальная церемония, - сказал Призрак с легкой усмешкой. - Руби забралась на башню с камерой и собирается оттуда снимать ваш отъезд. Вторая камера у Алика, а потом они хотят сделать монтаж. Для истории, что-то в этом роде.
 
Мы с Леоном слегка поморщились.
 
- И как это Руби согласилась пропустить - как ты сказал, прощальную церемонию? - поинтересовался Леон с нескрываемым ехидством.
 
- Она будет смотреть то, что снимает другая камера. Для этих целей она в башню притащила компьютер и сетевой кабель.
 
- И не лень было его волочь вверх по лестнице... - Леон пожал плечами.
 
- Ерунда все это, - сказала я, в который раз рассматривая приклеенное к стеклу фото Милен. - Прощальная церемония - звучит как зловеще... И Вот Они Уехали - Те, Кто Скоро Увидит Милен...
 
- Ерунда, - согласился Леон, - но не поэтому. Те, кто попадает в хрустальный замок, возвращаются измененными. А на пленке этого не видно - там просто цвет и форма, просто люди.
 
 
 
Они ждали нас на каменной площади перед башней - кто сидел на бортике фонтана, кто прогуливался взад и вперед, не в состоянии усидеть на месте. У Ариэль на руке болтался фотоаппарат, а Алик прилаживал на плечо камеру. Я помахала рукой в камеру, улыбаясь до ушей - улыбка как отражение на моем лице стеклянного взгляда... Какая большая, какая пустынная эта площадь - хрустальные брызги фонтана, башня с золотисто-красным флагом MF, прохладные каменные плиты, уложенные одна к другой без единой щели. И вечнозеленые деревья, смыкающиеся по сторонам.
 
Они молчали. Лучше бы сказали что-нибудь. Всякие глупости про то, что провожают нас к нашей мечте, которой они сами надеются достичь в будущем, и прочее. Они молчат, и тишина такая, что здесь бы могло никого не быть - даже ветер умолк в кронах деревьев. Тишина ждет.
 
Я первая взобралась на лошадь, опустив взгляд - стеклянный глаз поймал и удерживает стеклянных нас... Белый Рыцарь подошел к нам, отряхивая назад свои светлые волосы.
 
- Ну, удачи... - произнес он тихо.
 
- Я вернусь, - сказал Леон и легким движением отстегнул браслет с голограммой MF. - Возьми... на память.
 
Я не верю своим глазам. Браслет, который Леон не снимал пять лет... Знак признательности за лошадь?
 
- Леон! - крикнула Ариэль. - Проживите там... за нас.
 
Леон поднял голову и обвел площадь взглядом.
 
- Мы будем помнить. До свиданья...
 
- Мы будем помнить, - повторила я, как эхо. - До встречи.
 
Копыта стукнули по камням, и башня, фонтан и неуместный стеклянный зрачок уплыли из моего поля зрения. Впереди был лес, а над лесом в зенит уходило хрустальное небо. Свободное небо.
 
- Леон, - спросила я, когда лошади уже несли нас по склону холма, - почему ты отдал браслет?
 
- Потому что он мне больше не нужен, Принцесса.
 
И тогда я оглянулась назад. Площадь под башней уменьшилась, унесенная расстоянием, но я четко увидела, что они все еще сидят на бортике, а над фонтаном летит слепящая пыль.
 
 
 

3. В пути

 
Голубой рассвет.
 
Синяя тишина обволакивает со всех сторон, скрадывая контуры местности. Впереди и по сторонам темное безмолвие - мертвая трава только что из-под снега не ответит на голос ветра, а камни молчат с сотворения мира - они видели все, но им уже все равно... Впереди угадывается надежная каменная тропа, по которой уверенно бежит белая лошадь - все остальное спряталось, скрылось. Леон решил выехать затемно, сказав, что тут безопасно - Белый Рыцарь проезжал этой дорогой не раз, и верная лошадь все помнит.
 
Внезапно на востоке расплылось облако света, съедая тьму и тени в какую-то неопределимо далекую голубоватую мглу. Прорисовался горизонт - внизу обнаженная весной равнина, деревья топорщат голые ветви, подтаявший сугроб белеет сквозь черный частокол стволов, - а над ним в туманном облаке зажигаются сияющие колонны, уходящие в неимоверную высь. Но это видно всего лишь мгновение - вокруг и внутри колонн вспыхивают огненные стрелы. Хрустальные грани ожили - стрелы летят дальше, преломляясь и отражаясь о свод небесного дворца Милениума. Порой в бледной вышине загораются целые плоскости, - только некоторые грани отражают свет вниз под нужным углом, пока прожектор не набрал полную силу. Но вот весь небосвод охвачен светом, и до самого черного океана не осталось места тени...
 
Равнина стелется по обеим сторонам тропы - блеклая прошлогодняя трава и темный подтаявший снег. Только вспышки иногда метаются в танце по тронутой ветром поверхности луж. Картина мокрыми акварельными красками.
 
Но я не оглядываюсь по сторонам.
 
Ветер прямо в лицо, а впереди - свет, на который больно смотреть.
 
Мы мчимся в небо.
 
 
 
Остановка. Выветренный берег асфальтово-серой реки - сильная рябь гасит блики на воде. Леон разводит костер в закрытой от ветра ложбинке. Костер странно выглядит на свету - бледные прозрачные язычки, мелькающие среди обугленных поленьев.
 
- Знаешь, Принцесса, - говорит Леон, бросив в кружку с кипятком пакетик с чаем, - мне сегодня такое приснилось...
 
Обломки ракушек по всему берегу. Ветки с отставшей корой, бурая трава, вырванная с корнем. Пару недель назад сошел лед.
 
Леон внезапно спросил:
 
- Только не будешь смеяться?
 
- Нет, как можно!
 
- Мне приснилось, будто я сделал машину, которая могла бы летать...
 
Я поднимаю голову.
 
- Но такой машины нет и быть не может!
 
- Я знаю... но во сне она была как большие синие крылья. Я встал на край обрыва - был сильный ветер, такой, что трудно дышать. И ветер поднял меня и понес - вверх.
 
Две недели назад сошел лед, и льдины ломались с жестоким хрустом, нагромождаемые друг на друга течением - на Милениум пришла весна, и река вышла из-под контроля...
 
- Я летел, и земля уходила дальше - распахивалась подо мной, - говорил Леон. - Реки сжимались в сверкающие ленточки, на горизонте прорисовались горы. А небо все ближе, и я направлял полет именно туда - наверх. Понимаешь, мне всегда хотелось увидеть, что лежит за ним. Система граней построена так, что свет преломляется и отражается вниз, а если что-то и видно снаружи, то его слабый свет будет рассеиваться очень быстро. Но вблизи - прямо сквозь стекло - увидеть можно, я так думал.
 
Течение ломало лед, кружило и затягивало в глубину, и птицы кричали из растрепанных крон, и на кромках льдин зажигались голубые всполохи. Но сейчас река успокоилась. Только костер горит на обветренном пляже, усеянном крошкой камней. Блеклые, еле заметные горячие язычки, от которых дерево обугливается в черную пыль.
 
Мне хочется плакать.
 
Почему Леону снятся такие сны, тогда как мне...
 
Я не помню. Я не хочу помнить!
 
- И что ты увидел? - спросила я.
 
Леон помолчал и вдруг резким движением засыпал костер.
 
- Ничего, Принцесса. Там вместо хрустальных стекол были зеркала. И сколько я ни летел - я видел только мое отражение.
 
 
 
Мы долго ехали вдоль реки. Леон показал мне карту - по тропе ехать до брода, за ним начинается настоящая дорога, вымощенная камнем, и идет по прямой через холмы. Дорога взбирается в горы и заканчивается у глубокой пропасти, на дне которой стремительная горная река. Пропасть окружает замок со всех сторон, и перебраться можно только по каменному мосту, одному из трех на Милениуме. Кое-где она проходит совсем близко от замка, рассказывал Белый Рыцарь, но здесь от моста около трех дней пути - все равно что пересекать эллипс по длинной оси. У пропасти двойная функция, сказал Леон. Чтобы никто не мог попасть в замок мимо дороги - это с одной стороны. Но еще чтобы ничего изнутри не проникало наружу. Милен использует эту территорию как полигон для экспериментов, поэтому внутри никто не живет, и над пропастью всегда туман, белый и плотный, как молоко. Запретная территория.
 
Ветер стих, и по реке заплясали мерцающие голубоватые дорожки. Песчаный берег казался почти голубым в двойном освещении от реки и с неба. Я держалась далеко позади Леона - потеряться на прямой тропе негде, а разговаривать мне не хотелось даже о важных подробностях пути. Настроение у меня было подавленное, другими словами.
 
Сны - это всего лишь забавная смесь желаемого и действительного, а Леон относится к ним так, будто это реальность, которую мы не можем познать на материальном опыте и поэтому открываем ее другими путями. Мы никогда не узнаем, из чего сделан хрустальный купол - из стекла или из зеркал. И какой смысл об этом вообще думать?
 
Я вытащила скомканные в клубок наушники. Зачем-то я взяла эту штуку, пусть она меня хоть от мыслей отвлечет. Вставляя наушники в уши, я случайно задеваю рукой холодную цепочку поверх свитера.
 
Regrets.
 
Грустный шепот о том, как тают на щеках снежинки, превращаясь в слезы.
 
Проигрыватель настроен на случайный выбор песни.
 
Впрочем, это так говорится, что случайный. В микропроцессоре хитрый алгоритм анализирует тысячи факторов и производит псевдослучайное число - номер песни. Что он берет как параметры - длину песен, системную информацию на диске, текущее значение таймера?
 
Или сон Леона, что хрустальный свет Милениума отражается вниз, а свет извне - какой бы он ни был, я не верю, что там нет ничего - отсечен от нас обратной стороной зеркал?
 
Или тускло-синий оттенок цепочки Разведчика?
 
Или то, что Леон и Белый Рыцарь полтора года назад ездили этой дорогой за мост?
 
Кто знает...
 
 
 
Берег полого спустился, почти сравнявшись с рекой. Здесь снег еще не сошел до конца, и лошади осторожно ступали по твердой осевшей корке, подергивая ушами. Поднялся легкий ветерок - речная гладь сморщилась ослепительными брызгами света. Мы дошли до брода.
 
Леон крикнул через плечо, не нужно ли сделать привал. Я крикнула в ответ короткое нет. К вечеру мы будем у каменного моста, а завтра с утра окажемся на другой стороне пропасти.
 
Мысль о пропасти и пугает, и привлекает одновременно. Туман растает в хрустальном свете, и взгляду откроется особенная страна. Там свои законы, говорил Леон. Там дорога может вести прямо и прямо, но если Милен не сказала да - ты никогда не попадешь по ней в хрустальный замок. Хорошо, если вернешься назад, обратно к мосту с запрещенной земли.
 
Странно, как стремительный бег лошади съедает километры дороги, отбрасывая за спину расстояние. Неизведанное переходит в пережитое, будущее неожиданно стало прошлым. Совсем скоро мост, и я не хочу к нему приближаться... нет, я хочу скорей до него доехать, прямо сейчас...
 
Леон уже проезжал по этой дороге полтора года назад. Для него путь уже известен, прочерчен заостренным карандашом по карте. Ничего нового, и не так страшно ехать за мост.
 
Внезапно я понимаю, почему у меня на душе так скверно. И сны тут ни при чем.
 
Сны - отражения нас. Только они разбивают нас на осколки, как поднятые ветром волны разбили хрустальный свет на миллион огненных стрел.
 
Леон хочет верить в зеркальный свод, и он прав. Потому что, наверно, лучше верить в сон, чем не верить ни во что. А мне все равно, но я ему никогда не скажу.
 
Но полтора года назад...
 
Дорога была закрыта, и он это знал. Я не собираюсь в хрустальный замок, сказал он Белому Рыцарю в ту сырую моросящую ночь. Я не ищу запрещенных путей. Мне нужна территория за пропастью сама по себе.
 
Я сидела в задвинутом в угол кресле и беспомощно смотрела в окно. К стеклу липла сырость, капли наворачивались и сбегали одна за другой, ничтожные ручейки на ничтожном стекле. Форточка была неплотно закрыта, и в щель ветер вбил мокрый лист. Песчаную дорожку через растрепанный садик перекрывала огромная лужа, на которую Белый Рыцарь никогда не обращал внимания - так и ходил поперек в кожаных сапогах. Удивительно, но еще полтора года назад смена времен года чувствовалась в нашей долине гораздо сильнее.
 
Белый Рыцарь, вспомнив о правилах гостеприимства, извлек из буфета полпакета печенья и разлил чай, который мне совсем не лез в горло. И вовсе не потому, что печенье было сухое как камень.
 
Дальний конец моста закрыт туманом, значит, за мост ехать нельзя.
 
Эту легенду знали все.
 
Но Леон никогда никого не слушал.
 
В общем-то, меня сюда не звали. Дождь выстудил долину, а я была без плаща. А от дома Белого Рыцаря до меня идти пару минут. Леон, не подбросишь меня на машине, ты все равно едешь обсуждать поездку? А потом я не могла не принять приглашение (исключительно вежливое) зайти выпить чаю. Карточный домик эгоистичной логики.
 
Поэтому я делала вид, что мне смертельно скучно слушать их разговор. Я листала один из блокнотов, валявшихся по всему дому - в них Белый Рыцарь делал пометки в странствиях по Милениуму. Карты, зарисовки, надписи карандашом. Даты, обведенные тройной рамкой.
 
Напротив висело зеркало в золоченой раме, пыльное, как все в доме - результат постоянных отлучек хозяина. Я периодически в него поглядывала - там косо отражалось лицо Леона, а он этого не замечал. Сейчас Леон отраженно сидел, наклонившись вперед - инверсия взгляда, проекция мысли.
 
- Зачем тебе это нужно, Леон?
 
- Я хочу узнать, каким был Милениум раньше. После того, как был построен купол и зажжен прожектор, хрустальный свет переродил землю для людей. Но не за мостом, потому что людей там нет.
 
Леон пересказывал одну из легенд - он собирал их уже много лет. Я ее слышала, как и все остальные, несчетное множество раз. Легенды рассказывались за чашкой чая при меркнущем свете свечей, когда на Милениум падает ночь дрожащим пологом тайны. Но Леон относился к ним серьезнее, чем другие - иногда мне казалось, что он верит каждому слову.
 
- Милен не просто так закрыла путь, Леон.
 
- Откуда ты знаешь? Подумай сам: она хотела, чтобы до замка никто не добрался, следовательно, до него добраться нельзя. Ей очень просто устроить, чтобы нельзя было перейти мост. Скажем, ступаешь на мост, едешь через пропасть в туман... едешь час, два, а мосту все нет конца...
 
Я не удержалась и подняла глаза. Белый Рыцарь пожал плечами - будто видел мысленным взором, как логика разбилась о камни на дне реки.
 
- Ты говоришь так, будто уже пробовал заехать за пропасть, будто знаешь все заранее, и что я тебе ни скажу - тебя это не убедит.
 
- Как будто ты - пытался... - резко бросил Леон.
 
Я помню тревожную тишину, последовавшую за его фразой. Я помню, как внезапно мне стал слышен шум дождя, который припустил, должно быть, совсем недавно. Я снова вижу, как крупные капли разбиваются о тонкое оконное стекло и струятся прозрачной пленкой. Над Милениумом осенняя ночь, щелкающая по листьям и размытая по стеклу.
 
- Я скажу тебе и Принцессе, - внезапно произнес Белый Рыцарь. - Но обещайте никому не говорить. Пока знает только Сильвер.
 
- Обещаю, - просто сказал Леон, а я лишь кивнула.
 
- Я был за мостом вскоре после нашего возвращения. Мне было любопытно, так же, как тебе сейчас. Я не скрою, что я почти всерьез считал себя избранным - думал, что имею право заглянуть еще раз за мост. Поскольку я уже проезжал его однажды.
 
Он выдержал паузу, в течение которой я боялась вздохнуть - один вздох расколет наше существование на кусочки...
 
- Ты прав, дорога не закрыта. Только за мостом ничего нет. Один туман, густой и непроглядный. И скалы абсолютно голые, будто выжжены сиянием прожектора. Земля еле видна под ногами. Я проехал не больше километра и немедленно повернул назад. И с тех пор, проезжая мимо, пускаю лошадь в галоп.
 
И грустно добавил:
 
- Ты все еще хочешь ехать, Леон?
 
Я почти надеюсь, что он скажет - нет, что тайны Милениума не стоят такого риска, что лучше дождаться, когда откроется дорога и с туманом растает опасность для человека... но в пыльной зазеркальной дали мне чудится в его глазах отраженный блеск.
 
- Я поеду, - сказал Леон твердо, - и если ты настолько против, то я поеду один.
 
Леон проводил меня в ночь. Дождь совсем стих, и в размытом свете фар капли блестели в траве, как осколки стекла.
 
И ведь я даже не могла ему сказать - не уезжай.
 
 
 
Белый Рыцарь не отпустил Леона одного. По этому поводу Сильвер (как я узнала позже) устроила Леону сцену, а потом долго плакала, запершись в пустом доме. Они уехали ранним утром, и дождь стер остатки лета, и я знаю, что за пропастью мир не предназначен для людей...
 
Может, поэтому, когда мои мысли возвращаются к затянутой туманом земле за мостом, я прежде всего вспоминаю холодную сырость тех мертвых осенних ночей. Сон не приходил, рвался в клочья под мерный шорох дождя по крыше, а за окном не было ничего - только слепая тьма без конца.
 
Но они вернулись через четыре недели.
 
Потом Леон много рассказывал про странный черно-белый мир, в котором они очутились, едва переступив на скалистый обрыв за мостом. Про выступающие из тумана голые ветви деревев, про каменные развалины на вершинах холмов, про озеро с поверхностью, гладкой как зеркало. Туман то редел, стелясь по холодной земле исчезающей дымкой, то снова окутывал непроглядным облаком. Туман везде, сказал Леон. Видимость колеблется от нуля до ста метров.
 
Леон привез из-за моста еще c десяток легенд. В основном они были о первых годах Милениума. Я не представляла, откуда он их узнал - если там нет людей, значит, некому их рассказывать, - а Леон не распространялся об этом.
 
Но мне совсем не хотелось его расспрашивать.
 
 
 
За рекой - как и обещала карта - началась дорога.
 
Вымощенная камнем, она резала холмы насквозь, прямая как струна. Как будто ее прочертили гигантским инструментом по трехмерной поверхности планеты. А мы с Леоном - две точки на игрушечной карте.
 
Откуда взялась эта дорога здесь, где нет жилья, где нет никого, кроме нас? Несложный вопрос - оттуда же, как и мост.
 
Но дорога, по которой - может быть - за всю историю ее существования проезжало меньше десяти человек, непостижимым образом вселяет уверенность. У нее есть начало - значит есть и конец. Мы мчимся по карте, нарисованной специально для нас, и я снова думаю - бег лошади ведет не только сквозь пространство, но и сквозь время...
 
Часа через полтора я с удивлением замечаю, что дорога изменилась. Вместо ровных, один к одному уложенных камней в даль холмов пролегло асфальтовое полотно. Темно-серая лента, растрескавшаяся по краям, а посередине - что поразило меня больше всего - проведенная белой краской линия. Как будто дорогу разделили по всей длине пополам.
 
Сама не знаю почему, но эта белая черта меня беспокоила. Она неестественной прямой тянулась под копытами лошади, уводя в дальнюю даль, в дрожащий и смазывающийся горизонт. Я не могла себе представить, для чего она нужна, - разве только чтобы всадники ехали по самой середине, никуда не сворачивая. Отчеркнутый путь.
 
Леон не обратил никакого внимания ни на черту, ни на то, как я пустила лошадь вскачь и сравнялась с ним, а потом старалась держаться совсем рядом. Вперед. Чтобы скорей кончилась эта дорога, по ошибке вырезанная из чужого кино. Асфальт - это люди, и фото Милен в уголке окна в синей машине Леона, и яркий след фонаря ночью после дождя, когда возвращаешься домой одна. Асфальт - это скорость, это разлетающиеся от колес сухие листья, это путь, натянутый, как нить.
 
Такая дорога не может привести в хрустальный замок.
 
Мне страшно даже думать об этом.
 
 
 
Позже Леон сказал мне, что слегка не рассчитал дорогу. Перспектива на карте Белого Рыцаря была обозначена очень условно, а может, он рисовал ее летом, когда день был длинней. Но до пропасти было еще далеко, когда подкрались сумерки.
 
Что-то пугающее и одновременно печальное есть в том, как свет внезапно тускнеет со всех сторон. Пейзаж выцветает, краски теряют яркость, даже сам небосвод становится бледно-голубым. То там, то здесь ослепительно вспыхивают хрустальные грани, отражая последние лучи прожектора, - одна за другой, но их все меньше. По оголенной земле на склонах холмов проносятся беспорядочные пятна света, тускло расплываясь и исчезая. Вокруг сгущается тень, и только на востоке над горами еще слабо горят несколько вертикальных граней. На сегодня кончился свет, думаю я. Вечер повторяет утро с обращенной точностью. Время могло пойти назад и бросить нас в ночь сквозь рассвет. Потому что сумерки - это запуск прожектора наоборот. Всего лишь.
 
Ночь пришла в синих красках, стерев с небосвода остатки дня. Ночь обозначила горный хребет на востоке - в дневном сиянии его не различить. Ночь отменила свет и цвет, черной тенью поднялась над землей и растворилась в синеве небосвода. Ничего не стало, все вокруг провалилось в тень - дорога, редкий лес обнаженных берез, холмы и за ними равнина до черного океана. И нас тоже больше нет. Мы стали ночью, стуком копыт по несуществующей мостовой, сердцем, что бьется одно - всегда одно. Лошади идут шагом - они устали за день, как и мы. Впереди только линия белеет в тусклом свете фонариков. Возможно, я и ошиблась по поводу линии. Возможно, она здесь, чтобы указывать путь сквозь ночь. Возможно, асфальт лишь средство, а не угаданный образ человеческой руки. Возможно.
 
Я так устала, что не знаю, как еще держусь на лошади. Леон едет впереди -силуэт, выколотый из неба. Только мерный стук копыт разносится в тишине - ни ветерка, ни птичьего крика. В какой-то момент я понимаю, что линия оборвалась, - желтый круг снова бежит по каменной мостовой. Я вижу, как Леон светит фонариком вдаль - крохотным огоньком далеко за дорогой мелькнули спутанные веточки куста, ствол березы, осевший снег на склоне холма. Затем тускло-желтый огонек исчез - Леон посветил выше, и луч ушел в пустоту. Ни с того ни с сего я думаю - чего ты ждал, Леон, ведь ночь никогда не отражает свет, украденный у дня.
 
Леон оборачивается. Желтый зайчик снова лизнул по голой земле, и вдруг из невидимой руки брызнул ослепительный свет. Что за идиотская идея - светить прямо в глаза...
 
- Слышишь, Принцесса? Мы почти у цели...
 
Я вслушиваюсь. Ночь немая, неподвижная. Как будто с прожектором выключилось все, что двигалось и жило. Но вскоре мой слух привыкает к тишине, и я различаю отдаленный шум горной реки.
 
Мы едем еще минут десять, наверно. Время неощутимо. Возможно, оно тоже остановилось - умолкшие часы, застывший маятник. А может быть, просто спит, и чья-то рука задернула темно-синюю занавеску и выключила настольную лампу под белым абажуром.
 
Наконец мы у края пропасти. Черная дыра в черную ночь, в которой исчез слабенький лучик фонарика. Мне чудится отсвет на далекой стене, но я всматриваюсь и ничего не вижу. Это погас след на сетчатке глаз.
 
Леон раскидывает палатку, я насыпаю лошадям корм и шарю фонарем по сторонам - где-то тут должен быть родник. Луч натыкается на голые кусты, затем на невысокую стенку, сложенную из камней - видно, для защиты костра от ветра. Но мне уже не хочется пить - я допиваю два глотка из фляги и забираюсь в палатку. Подождет до утра, а утро наступит через мгновение. Стоит лишь положить голову на скомканный свитер поверх пустого рюкзака.
 
Что происходит с нами, когда спит время?
 
 
 

4. За мостом

 
Бетонная стена.
 
Я стою, облокотившись о металлическую решетку ограды, и смотрю прямо перед собой. Впереди стена из желтовато-серых бетонных блоков высотой в два человеческих роста. Должно быть, она обозначает другую сторону улицы. На стене надпись красными потрескавшимися буквами. Я могу различить каждую из них, но получившееся слово не отзывается смыслом.
 
Асфальт дороги черный, мокрый. Как будто шел дождь, хотя сейчас нет никакого дождя. Один за другим мимо меня проносятся красные огоньки, за которыми на дороге расплывается след отражения. Я на них даже не смотрю, а туманный красноватый след гаснет где-то в уголках глаз.
 
Еще не вечер. Это я знаю как данность, как определенный кем-то факт. Хотя небо тускло-серое, как вата. Неожиданно я понимаю, что все остальное, весь мир вокруг меня, такого же тусклого оттенка. Черная лава асфальта, густая запекшаяся кровь нераспознанной надписи на бетонной стене. А красные огоньки снова и снова вспыхивают за краем глаз - зацикленный бег отражений за отражениями. Зачем они всегда преследуют друг друга, думаю я рассеянно, мельком. Зачем эти буквы, которые, соединенные в слово, не соединились в смысл? Зачем я здесь, где на небо наползла бесцветно-тусклая муть облаков - так что даже не понять его настоящего цвета? Но мысль уходит, не успев сформироваться окончательно, - какое мне дело до зачем и почему блеклого, пустого мира вокруг меня. Я смотрю на бетонную стену, а красные огоньки все зажигаются и гаснут за краем глаз. Вечное ожидание.
 
- Принцесса?
 
Голос Леона где-то... нигде...
 
- Что с тобой, Принцесса?
 
Свитер под головой колет мне щеку, а за серебристым пологом - сиянье дня...
 
- Ничего! - в один миг я выбираюсь из палатки в яркое весеннее утро. Леон что-то говорит вслед, но я не слышу - в ушах больно стучит кровь, а шум реки заглушает почти все звуки.
 
Прямо передо мной - мост.
 
И голубые зайчики в глазах, пока я не привыкла к свету.
 
Дальний край пропасти застыл черной отвесной скалой. Далеко внизу кипит река - ее шум многократно усилен эхом, а в белых струях пены не видно камней под водой. Странное впечатление создает эхо, много раз отразившись от вертикальных стен. Будто река рядом, а не на пятьдесят метров ниже - на дне пропасти летит стремниной по обломкам скал. Зрение говорит иначе, но кто знает, что нас не обманывают глаза?
 
Через пропасть дугой перекинулся узкий каменный мост без перил. Опасно узкий - пройти по нему можно только гуськом друг за дружкой, ведя за собой лошадь. Сразу же за мостом над серыми скалами плывет белая дымка - страж запретного мира, памятный образ из рассказов Белого Рыцаря, которые уже почти стали легендами. Но над самим мостом нет никаких следов тумана - даже дальний конец чист. Прозрачный утренний воздух, четкость серых камней. Казалось, мост вырастает из отвесной стены, гладкой, как...
 
...во сне.
 
Только сейчас я заметила, что сжимаю в кулаке цепочку Разведчика. Сжимаю изо всех сил, так что ногти вонзились в ладонь чуть ли не до крови, а ворона наверняка отпечаталась на руке. Я слышу за спиной шорох, но не оборачиваюсь. Сейчас я хотела бы, чтобы на Милениуме не было ни одного человека, а цепочка стала подобранным меж камней бесполезным сувениром, а через мост предстояло ехать мне одной - пусть дорога еле видна сквозь туман.
 
- Что случилось, Принцесса?
 
- Ничего, - я даже не надеюсь замять инцидент.
 
- Ты плакала во сне...
 
Я оглядываюсь. Леон щурится на свету, откидывает со лба волосы, садится рядом со мной на стенку, сложенную из камней. Глаза у него серые, очень светлые... слишком... или просто все расплывается от подступивших слез?
 
- Я думаю, может, выбросить цепочку? - и я указываю вниз, где сверкающие вспышки водяной пыли летят над бесконечно далеким потоком. - Избавиться от прошлого - нам только кажется, что оно живое...
 
- Тебе снился Разведчик? - спокойно спрашивает Леон. Без жалости, без сочувствия - а так, будто хотел увидеть меня всю изнутри, заглянув мне в глаза.
 
- Я не помню, Леон. Правда.
 
Я лгу.
 
 
 
Родник оказался в двух шагах - как раз там, куда я вчера не посмотрела. Следовало бы доверять лошадям. Предоставленные сами себе, они вмиг нашли воду по запаху.
 
Я сижу на той же каменной стенке - только спиной к мосту. На костре кипит кастрюля с пельменями. Единственное, что я умею готовить, когда под рукой нет микроволновой печи. Ничего, пять суток туда и пять обратно на одних пельменях прожить можно.
 
Над бурлящей водой тают клубы пара. Я размешиваю ложкой пельмени в воде, а пар в воздухе. Здесь еще не началось запрещенное волшебство, здесь пар не держит форму - растворяется, исчезает на ярком свету.
 
Леон молча собирает вещи. Сначала я боялась, что он продолжит разговор, и заткнула уши плейером. Случайный выбор... фатальный выбор... едва зазвучали первые аккорды Je te rends ton amour, я сдернула наушники судорожным рывком.
 
Песня в темно-красных тонах, песня, где глаза застилает кровавая пелена - а мне снились красные огоньки...
 
Уже не отмахнуться. Уже не сделать вид, что все в порядке. Память удержала четкий кусок, слишком пронзительно-яркий, чтобы забыть.
 
Но зачем вспоминать плохие сны?
 
Леон сказал бы, это может быть предостережением. Первый раз оно приснилось в ту ночь, когда пришла весть на радиомодем. Когда я еще ничего не знала. Перед тем, как снова дотронулась до цепочки, которую - бездумно, неосознанно - год назад спрятала с глаз подальше.
 
Леон, почему ты веришь в сны? Почему я не могу просто тебе сказать - мне плохо, помоги? Я не боюсь дороги, я не боюсь клубящегося тумана, когда со мной ты - но я боюсь, что завтра мне приснится такой же сон. Мне не нужны объяснения и догадки, Леон. Мне нужна одна лишь фраза - это только сон, Принцесса, не бойся, я с тобой...
 
Но какой-то отстраненной, глубинной частью сознания я уже понимаю: я солгала Леону не поэтому. Не из гордости, не из боязни нечаянной жалости, даже не из страха.
 
Нельзя лгать себе. Никогда. Как бы больно это ни было. Сквозь милый обман, сквозь бледно-розовый дым самооправданий - найди смелость, склонившись над зеркалом тихого ручейка, увидеть себя в своих отраженных глазах.
 
Я просто не знаю, что меня так напугало в этом сне. Потому что я ничего не помню, кроме оборванного конца пленки, случайно застрявшего в кинопроекторе.
 
Сказать Леону - один за другим они загорались и гасли, будто замедленная бегущая строка из красных лампочек, включенная навсегда? Нет. Потому что огоньки - незначительная деталь. Я даже внимания на них не обратила во сне, иначе бы я уже вспомнила, что они значат.
 
Я подожду до завтра, когда сон приснится опять, - а он приснится, сомнений нет. И в память остро вонзится другой осколок сна, с трещинкой поперек и зеленовато обколотыми краями.
 
Я все расскажу тебе, Леон. Обещаю. В тот же миг, как пойму сама.
 
- Леон, - я встаю резко, рывком. - Все уже давно сварилось. Кончай считать птичек в небесах.
 
- Да я догадываюсь, - произнес Леон без тени улыбки. - Я не хотел мешать тебе думать, Принцесса. Ты уже полчаса так сидишь.
 
 
 
Хрустальный день.
 
Небо яркое-яркое над затененной туманом страной, мост черный в ослепительном ровном свете. Всего два дня пути - а насколько свет ближе, чем дома. То голубовато-белое пламя, что у нас отмечало далекий восток, здесь разлилось на полнеба.
 
Река на дне пропасти струится потоком разноцветных искр. Вертикальные стены, глубокое дно - лишь прямые отвесные лучи отражаются от воды, разлетевшись яркой радужной пылью. Со стороны река совсем другая. Тонкое белое кружево пены, едва мерцающее в рассеянном свете. Вертикальный луч может отразиться только вверх, и здесь, на середине моста, у меня радуга под ногами...
 
- Не смотри вниз, Принцесса...
 
Лошадь позади глухо фыркает, легонько дергает поводья. Лошади не хотели идти на мост - пятились, прижимали уши. Почему-то мне казалось, что они боялись тумана, а может, их пугали сами голые скалы - будто страна за пропастью излучала неуловимый для нас запах страха. Тогда Леон ласково провел ладонью по шее лошади Белого Рыцаря и что-то прошептал ей в ухо. Лошадь послушалась - неохотно, но уверенно двинулась к мосту. Я тебе доверюсь, словно говорил ее ровный шаг. Я боюсь, но я доверяю тебе абсолютно.
 
- Давай руку, Принцесса.
 
Почему на стеклянной плоскости телеэкранов туман обволакивает людей, сжимается вокруг их темных фигур белой пеленой? В таком тумане не видно собственных рук, в таком тумане, отойдя от любимой на шаг, ты рискуешь потерять ее навсегда. В настоящем мире туман другой - легкая дымка, наплывающая издалека, тонкие струйки над холодной гладью реки. Он прозрачен вблизи, он тает и рассеивается в ярком свете дня - как и должен в нормальном, человеческом мире.
 
Но над скалами вокруг нас тянется слабая, но устойчивая дымка. Кажется, будто воздух лишился какого-то процента своей прозрачности, или в него подмешали чуть-чуть белого цвета. С расстоянием скалы теряют четкость и текстуру, реку уже не различить на дне пропасти, и даже свет над нами потускнел и приобрел жемчужный оттенок, будто пробивается сквозь тонкий слой облаков.
 
- Скорей, Принцесса, - бросает Леон, садясь в седло. - Поехали, пока дорогу видно.
 
Я оглядываюсь в недоумении. Какая еще дорога заметна ему по обнаженным камням? Потом подхожу к лошади, с одиноким видом поджидавшей меня у самого моста - и вижу просвет в смутной дымке.
 
От моста в туманную даль идет прозрачный проход. Чистый воздушный коридор, где - напротив - цвета ярче, а контуры обостренно резкие. Даже слишком по сравнению с нормальным. Присмотревшись, я различаю мелкие камешки на расстоянии больше километра.
 
Мне холодно. Отчего-то. И дышать трудно, будто меня ударили в живот. Чтобы не упасть, я хватаюсь за шею лошади.
 
Два шага в сторону - и дороги больше не найти.
 
Всего два шага в сторону.
 
Леон молча подождал, пока я заберусь на лошадь.
 
- Не отставай, Принцесса.
 
 
 
Сперва мы мчались по скалистому плато, но вскоре путеводный коридор свернул вниз по склону, усеянному камнями. Ночью здесь прошел снег, и каменистая россыпь скрылась под тонким пушистым слоем, поэтому ехать приходилось очень осторожно. На крутых участках мы даже спускались пешком, а один раз я оступилась, и Леон еле успел меня подхватить. Я только ударилась локтем - не очень больно, идти не мешало. А когда мы дошли до самого низа, я с удивлением поняла, что воздушный коридор кончился.
 
Перед нами расстилалась запорошенная снегом долина. Темно-серые глыбы выглядывают из-под белой пелены, замерзшая речушка зигзагом пересекает нетронутый снежный покров. По сторонам поднимаются такие же каменистые склоны, а в затуманенной дали, где кончается долина и склоны сходятся в одной точке, чернеет едва различимая группа деревьев. Воздух заметно холоднее, чем у пропасти - обжигает лицо морозной неподвижностью.
 
Тишина. Туманное сияние расплывается над еле обозначенной гранью скал, заполняя черно-белый мир передержанной фотографической яркостью. Сияние слепит сильнее всего над самым концом долины. Я вспоминаю одну из фраз Белого Рыцаря: За мостом не всякая дорога - тропа, и не всякая тропа - дорога. Главное - это однозначно понимать, куда ехать дальше. Иногда путь указан явно, а порой его нужно узнать, почувствовать. Дорог может быть несколько, и все ведут в хрустальный замок, каждая по-своему. Нам повезло, мы нашли простой путь. Возвращаться было гораздо труднее.
 
Поэтому мне все равно, что коридор пропал, растаял в легкой дымке, затянувшей фотографический снежный мир. Поэтому я оглядываюсь на Леона, который кутается в шарф и - мне кажется - думает о том же самом.
 
- Поехали, Леон...
 
Мой голос еле слышен в черно-белом, разъедающем звуки пространстве фотографии. Но Леон кивает, указывает перчаткой в светящийся туман.
 
- Вроде бы я тут проезжал, но все совершенно по-другому, когда зима и туман такой рассеянный. Правда, красиво, Принцесса?
 
 
 
Долина оказалась протяженнее, чем виделась издалека. Мы ехали полчаса, час, и за спиной склоны один за другим исчезали в отраженной белизне снега, а силуэт черных деревьев в конце долины не приблизился ни на метр. Разве что туман все сгущался, а очертания заснеженных скал становились все более расплывчатыми. Где-то на полпути я неожиданно поняла, что в тумане силуэты отрываются от поверхности земли и висят на границе зрения замутненными миражами. Деревья качаются между кромкой скал и густым, холодным свечением неба, замерзшее русло реки отодвинулось куда-то в сторону, - расстояние не имеет значения, воздух фильтрует цвет и преломляет свет, иллюзия - видима, желание - реально. А наш двойной след поперек белой пелены с расстоянием - а может, и временем - таял, исчезал. Чтобы проверить, я даже посмотрела назад в бинокль. Чем дальше, тем менее четким был след - будто его постепенно засыпало снегом. В абсолютно бесснежную погоду.
 
Потом - мы не знали, когда, потому что у нас не было часов - в тумане наконец проступила роща черных деревьев. Леон сказал остановиться на привал, мы наломали веток и разожгли костер, но он почти не горел в вязком тумане, разрывающем цвет в миражи. Подброшенные в костер ветки шипели, как змея, желтовато-белое пламя совсем не грело мои замерзшие лицо и руки, и чтобы вскипятить полкотелка воды для чая, понадобилось как минимум полчаса.
 
- Ну и что дальше, Леон? - спросила я, когда мы уже разлили чай и сидели сжав рукавицами чашку, чтобы она остывала как можно медленнее.
 
Туман плыл вокруг, поднимался над снегом, как сухой, холодный, белый пар. Убедившись в бесплодности попыток согреться у огня, мы предоставили костер воле природы. Одного-единственного порыва ветра хватило, чтобы пламя в последний раз метнулось над черным кострищем и испустило дух. Через минуту я поворошила палкой угли - они уже были холодные, будто прошло несколько часов.
 
Леон сидел напротив, надвинув на глаза меховой капюшон. Его лицо было красным от мороза, и он неторопливо отхлебывал чай, над которым вилась одинокая, но устойчивая струйка пара. Он о чем-то раздумывал и ответил не сразу.
 
- Я не уверен, что мы поехали той дорогой, Принцесса. Вроде бы прямо на прожектор... и альтернативного пути не было... и все же я сомневаюсь.
 
- Ты не пытался составить карту территории за мостом? Я понимаю, туман, погода разная, но горы и реки со своих мест никуда не исчезли...
 
- Там будет длинный спуск, пологий и безопасный, вниз, вниз и вниз. А дальше река, а где-то на ее берегу полуразрушенная… - и Леон резко осекся. - Это не проблема, - продолжил он чуть изменившимся тоном. - Карты конечно не было, но я и так хорошо помню. Только вот... понимаешь, Принцесса, назад идти нельзя.
 
- Точки, в которых нужно делать выбор? - спросила я. - В которых ты не уверен, что использовал все данные - что-то мир дает очевидное, что-то - скрытое? По возможной нехватке данных определить дальнейший путь?
 
- Да. И каждый следующий шаг зависит от предыдущих. Мир указывает один выход... если мы добрались сюда, то действительно, имеет смысл ехать только вниз, к реке. - Тут Леон перевел взгляд на забытую кружку и обнаружил там плавающий в коричневой жидкости комок льда. - Кстати пора в путь, пока мы вместе с рюкзаками к скале не примерзли.
 
Он выплеснул чай в снег и поднялся.
 
- А что ты видел полуразрушенное на берегу реки, Леон?
 
Честно говоря, мне все равно, что он там видел. Да и не время сейчас для историй - они хороши далеко и надежно спрятанными в туман. Но Леон явно хотел что-то от меня скрыть, и почему мне так болезненно любопытно - что?
 
Леон улыбается. Лукаво, беззлобно.
 
- Я тебе скажу, если ты мне расскажешь, почему ты плачешь во сне.
 
Я не двигаюсь - я не в силах пошевельнуться в черно-белой тишине фотографии. На какой-то ужасный миг мне почудилось, что все на свете остановилось - медленно закручивающиеся струйки тумана, Леон, полуобернувшись с обледенелой кружкой в руке, мое сердце, мое дыхание. И звуки тоже пропали. Я не слышу ни как вырывается изо рта воздух, ни как скрипит под ногами снег, ни как мчится сквозь вечную пустоту планета, бешено вращаясь вокруг оси вместе с нами. Правильно, думаю я. Фотографии статичны, фотографии молчат.
 
Плачу во сне?
 
Я вздрагиваю, и вот уже неподвижное мгновение разрушилось, ушло. С чего это я решила, что Леон догадался про прошлую ночь? Я и сама про нее не помнила до того, как он рассказал мне свой сон.
 
Туман плывет на нас со всех сторон, а краем глаза я вижу в снегу замерзшую коричневую кляксу, отливающую стеклянным блеском.
 
И я возвращаю Леону его улыбку. Снизу вверх сквозь туман - глаза в глаза.
 
- Договорились. Это справедливо.
 
 
 
Пологий спуск начался сразу за рощей черных деревьев. Местность ничуть не изменилась - все тот же снег и туман, все та же неподвижность холодного воздуха. Время здесь тоже не двигалось, стояло на месте - чтобы нас пропустить, оно расступалось в стороны и снова заполняло пустоту за спиной, как вода. Двойной след на снегу исчезал почти сразу.
 
Потом я внезапно поняла, что туман рассеивается. Белая дымка еще плыла над снежной целиной, но очертания мира вокруг становились на свои места, прорисовывались сквозь бледную мглу. Прутья кустарника, торчащие из сугроба на склоне горы. Присыпанный снегом каменный зуб. Дерево с обломанной веткой.
 
Вскоре местность прояснилась окончательно. Туман угадывался лишь вдалеке, где нестройной стеной поднимались заснеженные деревья. Мы едем мимо, мы едем вниз. Время по-прежнему захлопывается за нашей спиной, стирая следы копыт из местности, которая не должна меняться никогда, никогда. Я присматриваюсь - теперь, когда взгляд не застилает слепая мгла - и неожиданно вижу, что куртка Леона темно-серая, а не синяя, какой она была до моста. Белый Рыцарь как-то сказал: за пропастью мир отражается в нас, как в зеркале. Тогда я не поняла - не обратила внимания. Теперь, следуя за Леоном сквозь мир, на белой оболочке которого не остаются следы наших коней, я не могу выбросить эту фразу из головы.
 
Постепенно теплело. Мороз уже не обжигал щеки, не пробирался в щели одежды, не замораживал дыхание в иней, оседающий на меху капюшона. Снега тоже становилось все меньше - лошади уже не проваливались так глубоко, а камни один за другим выступали из-под сугробов. Наконец снег сошел весь, и наш дальнейший путь пролегал по голой мерзлой земле, из которой торчали жесткие как проволока кусты. Вдали заблестела река, и лошади, хоть и уставшие от медленного передвижения по рыхлому снегу, помчались к ней вскачь. Леон предупредил, что на берегу мы остановимся передохнуть - наверно, они поняли.
 
Похоже, что в этом уголке Милениума недавно прошла оттепель, а потом ударил жестокий мороз. Лед на реке был зеркально-гладкий и такой же неподвижный. Деревья с другого берега реки чуть расплывчато повторялись в нем, вверх корнями и вниз растрепанными вершинами - во льду отпечаталась каждая веточка, каждый нарост коры. А еще ниже перевернуто-зеркальных вершин, еще глубже в ледяном отражении, плыли тяжелые серые облака. Мягкий серебряный свет льется сквозь облака - призрачный свет, в котором все будто отодвинулось далеко-далеко. Мы пришли, Леон. Точка выбора.
 
Мы рубим ближайшие кусты под корень и разжигаем костер на берегу зеркальной реки. Огненные всполохи падают на лед желтыми бликами, ветки съеживаются в огне, дым столбом идет вверх, искры взлетают в небо. Леон смотрит в бинокль на другой берег, затем идет пробовать лед. Машет рукой: порядок.
 
На другом берегу гораздо теплее - несколько градусов выше нуля, и прошлогодняя листва как мягкий ковер под ногами. А невдалеке - по самому краю уснувшего леса - проходит тропинка. Удары подков расшвыряли в стороны темно-бурые листья и впечатались в недавнюю грязь. Я хватаю Леона за рукав.
 
- Смотри! Здесь кто-то проезжал, видишь? Несколько дней назад, не больше - кто-то ехал в замок, как и мы. Может нам даже удастся встретиться по пути...
 
Леон оборачивается с грустной улыбкой.
 
- Никто здесь не проезжал, Принцесса. Ты не поняла? Это то же самое, что дорога, что мост. Их никто не делал - они просто есть. Часть рельефа. Как стрелки указателей на местности.
 
Я наклоняюсь над тропой из засохшей грязи. Совершенно четкие отпечатки копыт, одна подкова с выщербинкой, следы вдавлены в грязь, будто кто-то несся во весь опор. Но я уже чувствую - Леон прав. Каждому свой путь в хрустальный замок.
 
- По крайней мере они показывают, в какую сторону ехать, - сказала я, выпрямляясь. - Кажется, нам это было не очевидно? Прожектор там, впереди за лесом, а тропа ведет в обход...
 
- Скорее, Принцесса, - произнес Леон коротко, напряженно. - Скорей.
 
 
 
Сумеречный свет сквозь облака, тихий спящий лес на берегу зеркальной реки. По тропе на краю невысокого обрыва мчится белая лошадь, как призрак. А я все пытаюсь догнать ее, успеть, пока еще осталось время, пока чудеса позволяют вторгаться в их мир, - но она все дальше и дальше. Подожди, Леон. Без тебя сквозь тучи надвинется тьма, исчезнет тропинка и следы никогда не существовавших коней, без тебя сам собой разобьется браслет, который ты отдал Белому Рыцарю. Уже падает вечер, и еле видна белая лошадь на самом краю у зеркальной реки, - подожди, у нас кончается время.
 
Но сегодня Леон остановился, едва подступила темнота.
 
- За мостом ехать ночью - себе дороже. Разбирай рюкзак, Принцесса. Что у нас там в меню - овсяная каша? Б-р-р-р, однажды я видел, как ты ее варишь...
 
- Это ты меню подбирал, если мне не изменяет память!
 
- Знаешь чего... если захочешь посмотреть на ночной Милениум, не отходи от палатки. Даже с фонариком, это серьезно. В крайнем случае разбудишь меня... кстати я не удивлюсь, если завтра все будет выглядеть совершенно по-другому. Запомни: за мостом нет ничего более временного, чем постоянное.
 
- Сколько легенд, оказывается, ты скрывал от общественности, - съязвила я.
 
- Ну, я не заметил особого интереса общественности к этой информации, - парировал Леон. - Я посмотрю потом на тебя, как ты будешь отплевываться - опять им рассказывать одно и то же...
 
- Я понимаю. Нельзя словами передать то, что нужно почувствовать. Весь мир как фотоальбом - или как видео, на котором мигает пауза. Здесь никто не живет - не только люди.
 
- Правильно, но это пока... Ты будешь следить за кашей, чтоб тебя в болото?...
 
Ночь упала с облаков, как черный занавес. Серебристый свет потускнел за считанные минуты, а с ним поблек и пропал сонный лес, протянувший к нам тонкие голые руки с берега холодной реки. Дальний берег кажется безграничным пространством тьмы, от реки осталось только легкое зеркальное мерцание. Небо надо мной темно-серое, низкое, глухое и неподвижное, оно напоминает мне о чем-то забытом из давних снов.
 
Пламя костра бросает дрожащие тени по черным стволам, по ковру палой листвы под ногами. Леон уже спит, я осталась оттирать посуду от злосчастной каши, а потом села греться у потухающего огня. Оранжево-желтые язычки пламени лижут остатки веток средь пепла и красноватых углей. Я смотрю в костер, и мне грустно. Дело даже не в снах, которые кажутся далекими, нереальными. Просто грустно смотреть, как угасает огонь, как дрожат и мигают угли в ночи мира, где нет ничего постоянного. А еще грустно, потому что пламя почти живое, как прошлое, и так же нежно касается нас, чтобы превратить в пыль, унесенную ветром в небо из давних снов. Я улыбаюсь в огонь. Пора спать, потому что догорает костер, и мир завтра может проснуться совсем другим. Я улыбаюсь в огонь, в ласковую, обжигающую, щемящую сердце нежность оранжевых язычков на черных углях. Смертельная нежность.
 
 
 

5. Легенды и сны

 
Я стою на тротуаре, облокотившись о металлическую решетку ограды. Передо мной дорога, рассеченная двойной белой линией точно по центру. За дорогой бетонная стена с неразгаданной надписью цвета засохшей крови. Все началось, как и в прошлый раз.
 
За решеткой сквер, обсаженный жиденькими, запыленными деревцами. Темно-зеленая деревянная скамейка врыта в землю около тропинки, усыпанной гравием. На спинку брошена сложенная пополам газета - ее название мне отсюда видится вверх ногами. Сквер кончается такой же оградой, за ней сверкает стеклами массивное гранитное здание - банк, наверно.
 
Сегодня дорога сухая, пыльная. Пыль вырывается облаками из-под колес бегущих машин, повисает в воздухе душной завесой. Машины мчатся мимо меня - слева направо, по ближнюю сторону белой черты, и я вижу только, как один за другим убегают красные сигнальные огоньки. Дальняя сторона дороги - за белой чертой - пустынна. Я знаю, что по ней машины едут в обратный путь, но почему-то всякий раз, когда я жду у металлической решетки ограды, там нет ничего. Значит ли это, что они не возвращаются?
 
Я провожаю взглядом черный "мерседес", в котором справа над передним сиденьем на нитке висит компакт-диск, крутясь и блестя на солнце. Сверкание видно даже сзади, потому что солнце заходит и светит косо, сквозь стекло правой дверцы. "Мерседес" притормаживает у поворота на шоссе, затем вливается в поток машин. Диск вспыхивает из окна в последний раз.
 
С шоссе доносится шум моторов, визг шин о пыльный асфальт. Вдалеке шум сливается в глухой гул, в гудение, висящее в воздухе так же, как пыль. Шоссе идет через перекресток, затем по мосту над железной дорогой, мимо пустыря, мимо стройки, где экскаваторы копошатся в песке и комьях глины. Я ездила по шоссе много раз, я помню каждый фрагмент картины, развертывающейся из окна.
 
Затем - ни с того ни с сего, внезапно - я понимаю, что ожидание кончается. Что-то пришло, чего я ждала у ограды сквера так долго, не шевелясь, следя за красными огоньками машин, уходящих от меня в одном направлении. Машины пронзительно гудят с шоссе под бледным, выгоревшим, пыльным небом, лучи заходящего солнца падают наискосок на бетонную стену, и темно-красная надпись перечеркнута сверху вниз тенью столба. Мое ожидание завершено, но что это меняет? Они всегда будут ехать в один конец бегущей цепью красных огней, над городом всегда будет висеть завеса автомобильного шума, и никогда мне не разгадать эту надпись, - пусть я отсюда уйду, но мир останется прежним.
 
Леон...
 
И я просыпаюсь.
 
Темнота. Ночь смотрит на меня темно-синими, почти черными глазами, как кошка.
 
Я привстаю на локтях - в руку мне больно врезается пряжка рюкзака. Палатка. Колючий свитер под головой. В кронах деревьев чуть слышно сонное дыхание ветра. Впереди ровно два дня пути. Разом все встало на свои места.
 
Осторожно, чтобы не разбудить Леона, я беру свитер и выбираюсь наружу. С реки дует холодный ветер - с меня мигом слетают остатки сна. За ночь разошлись тучи, и небо надо мной из прозрачного синего стекла, и тени под деревьями тоже синие на черном ковре прошлогодней листвы.
 
Я кутаюсь в свитер, сажусь на бревно - там, где вчера я смотрела в красное дрожащее пламя. Сейчас на этом месте остались лишь потухшие угольки, почти скрытые пеплом и синей тенью. Я вытягиваю из-под свитера цепочку, подношу к глазам, пытаясь разглядеть во тьме силуэт вороны. Никаких эмоций. Кусок металла.
 
Обломок прошлого.
 
Удивительно, но когда помнишь - становится легче.
 
И дорога, рассеченная полосой.
 
И мир отражается в нас, как в зеркале.
 
- Принцесса?
 
Я вздрагиваю, поднимаю голову. Скорее угадываю, чем вижу выглянувшего из палатки Леона. Проклятие, все-таки я его разбудила… Как он видит меня - синий силуэт, съежившийся от холода в комок?
 
- Я не отхожу от палатки, Леон.
 
- Вижу, но не хочу рисковать - кто знает, что тебе придет в голову… Я встаю, разжигай костер.
 
- Леон, - сказала я из ветреной темноты. - Мне снился город.
 
- Разжигай, - повторил Леон. - О таких вещах не стоит говорить в темноте.
 
 
 
Пламя весело трещит на охапке сучьев, над ним подвешена кастрюля с закипающей водой. Я уже не замечаю, что пар над ней заворачивается в струйки и тянется куда-то ввысь, в небо из синего стекла. У костра жарко - я даже сняла свитер и накинула его на спину. Желтые блики огня падают в ночь, и мы ждем рассвета.
 
- Мне снился город, - сказала я, не сводя глаз с огня. - Огромный город, раскинувшийся на километры вокруг. Возможно, весь материк был городом, или весь мир.
 
Леон сидел напротив, по ту сторону сверкающей завесы искр, за которой то и дело взлетали желто-белые языки огня. Он не смотрел на меня - он смотрел в костер, и поэтому мне было легко говорить, доверять огню мои тайны. Он молчал, и лишь потрескивал костер и ветер что-то шептал ночи в кронах деревьев. Я смотрю в огонь. Горите, сны, горите, тайны.
 
- Я стояла у дороги и слушала город, - продолжала я в огонь. - Мимо проезжали машины, друг за другом в одном направлении, и я видела, как удаляются красные огоньки. Но за шумом моторов я слышу непрерывный далекий гул со всех сторон - будто тысячи тысяч машин едут по бесконечным дорогам далеко за горизонтом. И еще на дороге была белая линия, разделявшая ее вдоль пополам. Как та, которую - помнишь? - мы видели перед мостом.
 
Я замолчала, пытаясь собраться с мыслями. В костре хрустнула ветка, и в синее небо взвился фонтан искр.
 
- А люди там были? - внезапно Леон поднял на меня глаза. - В городе.
 
Я вздрагиваю. Почему-то раньше я даже не задавала себе такой вопрос.
 
- Я не помню, Леон. Подожди, дай подумать.
 
Дорога. Стена. Резкие вопли гудков, от которых дергаешься всем телом. И что-то сверкает с шоссе из окна.
 
Меня бьет дрожь, когда картинка сна попадает в фокус, обретает четкость.
 
- Там не было ни одного человека, Леон. Нигде. Даже машины ехали сами - водительское кресло пустовало за рулем. Они сами заворачивали на шоссе, одна за другой.
 
- Что такое шоссе? - заинтересованно спросил Леон из-за завесы огня.
 
- Дорога такая... наверно... - я теряюсь, толком не зная, что сказать.
 
- А что-нибудь еще ты помнишь?
 
- Нет! Леон, прекрати!
 
Я не поняла, что кричу.
 
- Это был город машин, Леон. Они ехали - даже не замечали меня, мимо и мимо. Весь мир был их - машин...
 
- А какое там было небо?
 
Я задумываюсь.
 
- Голубое, бледное. Как на рассвете и в сумерках, если поймать момент. Светло, но я не помню, откуда шел свет. На машинах сверкали хромированные детали.
 
Леон помолчал. Помешал ложкой в кастрюле, и струйки пара над ней закрутились и свились в одну.
 
- Традиционная еда путешественников по Милениуму - пельмени. Я подумаю над твоим рассказом, Принцесса. Мне очень странные мысли приходят в голову, мне нужно поразмышлять.
 
 
 
Завтрак прошел в молчании. Я то и дело всматривалась в темноту - когда рассвет, когда загорится небо и посветлеет ночь, отодвинув тень к горизонту? Мне совсем не хотелось спать, но наверно мы проснулись очень рано.
 
Потом, когда рассвет так и не пришел, а вещи уже были убраны в рюкзаки, мы остались сидеть у костра. И я попросила:
 
- Расскажи, что ты думаешь о моей истории.
 
Леон пожал плечами.
 
- Линия на дороге скорее всего тебе приснилась, потому что ты видела такую два дня назад. Остальное... это может быть что угодно, Принцесса. Воспоминание из глубин памяти. Кошмар, вызванный мыслями о Разведчике и страхом перед дорогой. Видение, посланное из хрустального замка - такие бывают, но крайне редко, к твоему сведению. Но мне кажется, что твой сон имеет какой-то внешний источник. Этот образ голубого неба и фраза про... как его... шоссе.
 
- Обломки прошлого, - сказала я. - Мы идем в хрустальный свет, но они разбиты, разбросаны вокруг нас. И мы их не видим, потому что смотрим в небо, не отрывая взгляд, и можем даже дойти до конца, не споткнувшись. Но часто не получается, и мы падаем и... как больно они ранят, Леон. Как больно.
 
Леон вздрогнул. Заметно.
 
- Про сон... последний вопрос, ладно?
 
- Задавай...
 
- А звезды там были?
 
Моя очередь смотреть в недоумении. Леон вздыхает.
 
- Я тебе обещал кое-что... помнишь? Ты все еще хочешь знать?
 
- Если только ты хочешь мне рассказать, Леон. Только так.
 
- Тогда слушай. Мы с Белым Рыцарем ехали по той стороне реки, а над ней висел густой белый туман. Другой берег не видать, дорогу назад тоже, и мы очень аккуратно записывали приметы местности. Поэтому когда я в бинокль увидел в тумане выглянувшую над деревьями крышу здания, мы немедленно свернули от реки в чащу леса.
 
Леон умолк, подбросил веток в огонь.
 
- Найти в лесу в тумане здание на неопределенном расстоянии - это, скажу я тебе, еще та проблема. Вышли мы к нему случайно после часа продирания туда-обратно сквозь бурелом - в тумане едва чернела стена. Мы тронули лошадей и оказались на поляне в облетевшем осеннем лесу - из-под копыт в воздух взлетали желтые листья. А посередине стояла полуразрушенная церковь.
 
Я невольно оглядываюсь на другой берег, в синеватую тьму. Леон усмехается.
 
- Это было гораздо дальше вниз по реке, и я почти уверен, что мы не поедем мимо. У церкви внутрь обвалилась крыша, а стекла на окнах были выбиты почти все, но стены стояли прочно, массивно-каменные. И дверь была открыта - заросший мхом стрельчатый портал.
 
Из темноты выступила белая лошадь, как призрак. Подошла к Леону, тот ласково потрепал ее по шее.
 
- Они боялись, Принцесса, - Леон кивнул на лошадь. - Боялись идти внутрь, и нам пришлось оставить их снаружи. Поперек входа лежала груда камней, мы через нее перелезли. И увидели, что внутри почти все разрушено - осыпались колонны, потрескались статуи у стен, разбились ряды каменных стульев, раздавленные упавшими балками потолка. И надписи на постаментах стерлись - я не смог разобрать ни одной буквы, камень крошился под пальцами. А стекла в окнах изнутри были цветными, и когда я случайно подошел к окну, то увидел, что они показывают другой Милениум. Через красное мне предстал лес, над которым совсем нет тумана, через зеленое - лес цветущей весенней порой. А сквозь синее я видел берег реки - той самой реки - на котором вообще не росло никакого леса. Наши лошади брели по голой, пустой земле с потерянным видом, с ужасом в глазах. Они не могли видеть нас сквозь стекло.
 
Белая лошадь отступила на шаг и глухо заржала.
 
- Помнит, моя хорошая... - улыбнулся Леон. - А потом мы двинулись дальше вглубь церкви. И я увидел книгу, лежащую на полу среди обломков и каменной крошки.
 
- Книгу? - машинально переспросила я. Я чувствовала, что мы подходим к кульминации рассказа, но ожидала чего угодно, кроме этого.
 
- Книгу в красном бархатном переплете с вытисненными на обложке, полустершимися, когда-то золотыми буквами - MYLENE FARMER.
 
- И что было... ты открыл книгу?
 
Леон неожиданно подался вперед и схватил меня за руку.
 
- Я поднял книгу, положил на каменный обломок, раскрыл ее где-то посередине - в произвольном месте. Буквы были готические и выцветшие, но текст читался разборчиво. Это была книга легенд Милениума, Принцесса. Но я раскрыл ее на той странице, где начиналась легенда о будущем нашего мира.
 
Я не шевелюсь, я едва могу вздохнуть. Я вижу, как ветер уносит в прозрачное синее небо свет и тепло костра, как гаснет в ночи желтое пламя. Леон понимающе кивает, держа меня за руку.
 
- Я никому не рассказывал, кроме Белого Рыцаря, и взял с него обещание молчать. Случившееся с Разведчиком подтвердило, что я был прав, Принцесса. Легенда рассказывала про нас - про людей на огромной планете Милениум, где небо отражает на землю зеркальный свет. Понимаешь, хрустальные грани не выбирают, что отражать. Они могут светить и тем светом, который создаем мы - огонек свечи, пламя костра, электрический свет фонаря у дороги. Пусть он не заметен в ослепительном луче прожектора, но он есть. И даже необходим, чтобы поддерживать хрустальный свод снизу.
 
- Так и было написано в книге? - спросила я.
 
- Да, именно так, Принцесса. Но однажды - в будущем, как ты понимаешь - Милен вышла на хрустальный балкон на башне замка, чтобы посмотреть, как живет ее мир, созданный много лет назад для таких, как мы. Был вечер - только что ее рука погасила прожектор до завтра. И в скрывшей Милениум синей темноте она не увидела ни одного огонька.
 
- Продолжай... - говорю я тихо, одними губами.
 
- Она всматривалась в дальнюю даль, надеясь, что где-то всколыхнется пламя крохотной свечки, что вдалеке мелькнет луч ручного фонарика или зеленовато засветятся стрелки на часах. И ничего. На Милениуме была лишь тьма, в которой царили тени.
 
- А потом?
 
- Когда она поняла, что на ее планете никого не осталось, хрустальный купол треснул пополам.
 
Леон тряхнул головой, помолчал с минуту, глядя в черно-синюю ночь теней.
 
- Она стояла на балконе хрустальной башни в полной темноте и смотрела, как небо над головой разламывается на куски. Ты понимаешь - ей не нужен был свет, чтобы видеть, как рушится то, что она когда-то строила с такой любовью. Сначала небо раскололось вдоль, по линии соединения хрустальных граней. Потом сами грани стали ломаться поперек, будто по ним ударили извне. А в конце - когда нечему стало биться там, наверху - небо с хрустальным звоном упало на землю Милениума.
 
Леон улыбнулся грустной, горькой улыбкой, будто рисовал себе эту картину в уме много-много, несчетное множество раз.
 
- Один крошечный - сравнительно крошечный для всего неба осколок, Принцесса - ударил по крыше хрустальной башни, где стояла Милен, оперевшись рукой о стеклянно-радужные перила балкона. Ты знаешь, творение не всегда подвластно творцу - порой оно обретает собственную жизнь в летящем потоке времени. Оно даже может обратиться против создателя, врезавшись острым краем в хрупкий замок из тончайшего стекла.
 
Я не выдержала. Я не могла больше молчать - я задыхалась от слов и слез, подступивших к горлу.
 
- Я не верю! Ты сам сказал, что это только легенда, легенда о будущем! Оно не произошло, оно может еще не произойти, не случиться, это неправда, Леон, это ложь, ложь, ложь...
 
Я замолчала, поняв, что Леон на меня не смотрит. Он сидел, опустив голову и теребя в руках застежку молнии на куртке. А когда он поднял глаза, я увидела в них далекий, но пронзительно яркий хрустальный свет. А может, это были просто слезы, и в них металось пламя костра.
 
- А когда последний осколок неба упал на землю с коротким жалобным звоном, - произнес Леон тихо и беспощадно спокойно, - в вышине осталась висеть лишь хрустальная пыль. Она была такая легкая, что не падала, держалась на крыльях ветра над морями и континентами. И люди, пришедшие после нас в миры, возникшие после нас, иногда - если присмотреться темной ночью - видели еле уловимое сверкание над головой. Будто тысячи тысяч мерцающих точек глядят на тебя с головокружительной высоты. И люди назвали эти ночные искорки звездами.
 
- А дальше? - прошептала я тихо, очень тихо. - Что было дальше, Леон?
 
- А дальше шли пустые страницы, Принцесса.
 
- И что ты сделал... потом...
 
- Я оставил книгу там, где нашел ее. Я переписал остальные легенды в блокнот Белого Рыцаря, вдвоем мы набросали план и рисунок церкви. И выбрались оттуда как можно скорее, пока лошади от страха не удрали в туман.
 
- Там не было "звезд", - сказала я твердо. - Во сне. Просто небо - пыльное, бледное небо огромного города. И все это выдумка, потому что нет никакого будущего, и даже Милен не может знать, что впереди.
 
- А если это не предсказание, а предостережение, Принцесса? Предостережение, что над временем не властны даже чудеса?
 
Я промолчала. Я не хотела больше думать ни о легендах, непрошено притворившихся сном, ни о легендах, записанных несуществующим летописцем в книгу в красном бархатном переплете. Я хочу встать, и засыпать землей костер, и ехать, ехать сквозь ночь, день и еще одну ночь, туда, в ослепительный свет, пока еще не слишком поздно...
 
- Леон, - сказала я отрывисто, глухо. - Который по-твоему час? Вчера ты говорил, что лучше не ехать в темноте, но мы встали уже давно и все не дождемся рассвета...
 
- Рассвет мы встретим в пути, - ответил Леон. - Сколько бы здесь ни просидели. Ты не поняла, Принцесса? Время тут идет нелинейно. Одна ночь здесь соответствует одной ночи у нас в долине, но кажется нам длиннее или короче. Я этого столько насмотрелся полтора года назад, что вспоминать не хочется.
 
- Тогда поехали!
 
Я схватила палку, разметала в стороны дымящиеся ветки и угольки костра. Огонь погас.
 
 
 
Рассвет прокрался на небо через какие-то полчаса - по нашему, субъективному времени. Над лесом сверкнула хрустальная плоскость, тени поголубели, отползли под деревья и за далекий, туманный горизонт. И мы увидели, что за ночь на реке сошел лед - незаметно и тихо растаял, исчез, как вчерашний день.
 
Да, река осталась такой же зеркальной - ветер, что трепал сонный лес за верхушки, не касался ни поверхности воды, ни земли, ни нас. Но зеркало стало ненастоящим, обманчивым. Тронешь - и отражение распадется.
 
Вскоре кончился лес, а с ним пропала тропа, потому что она шла только по ковру опавшей листвы и не годилась для высушенной ветром равнины. Леон, глянув в бинокль на туманный горизонт, указал рукой точно в хрустальное пламя. Дальше разберемся, дальше будет ясно.
 
Теплело. Будто прожектор не только светит, но и греет, будто чем ближе замок, тем дальше в лето. Равнина подступила к горам, на которых лежали снежные шапки, но в узком ущелье ни следа снега - лишь журчит по камням горная речка, прозрачная, как кристалл.
 
Мы отдыхаем на берегу сине-зеленого горного озера, где вода холодна как лед. Леон говорит, что он не был здесь полтора года назад, что легко пропустить одно ущелье в тумане, ползущем со снежных гор. На берегу озера поднимаются вечнозеленые ели, они качаются над нами, огромные и величественные, упираясь верхушками в небо. Леон, ты хотел посмотреть вблизи на хрустальный свод? Вперед - вверх по еловым веткам.
 
Мы мчимся вдоль озера, над озером, над нашими отражениями глубоко под сине-зеленой водой. Дальше, сквозь лес, мимо серебряной речки, вдогонку за радугой в мельтешении брызг - мы обгоняем течение. Запах хвои. Меж камней пробивается молоденькая трава. Вновь на открытом пространстве - свет прожектора захлестывает небо и землю, сжигает взгляд хрустальным сверканием в линзах бинокля. Леон снимает синюю куртку, привязывает ее к рюкзаку. Темные очки на глаза. Пусть это как отказ от света, как отрицание дня - прости, Милен, в сиянии неба нам нужно видеть хотя бы намек на путь...
 
Ближе к вечеру мы нашли грунтовую дорогу, которую - я знаю - никто никогда не прокладывал. Она вилась по горным склонам, как серпантин - то взлетала вверх и цеплялась за скалы над пропастью, то снова устремлялась вниз, в зелень долин. А над головой тем временем сгущался туман. С потерянных в небе ослепительно-снежных вершин он тянулся по ледникам и сползал по скальным обрывам, заволакивая горные пики завесой облаков. Далекий ветер, налетевший на той границе, где высоко над землей кончаются скалы, повлек эту слепую, бесформенную муть за собой через все небо - потускнел свет, и сразу нечетко расплылись очертания мира по сторонам. Стало неожиданно холодно, и я застегнула куртку и подняла воротник. Туман лег на горы пеленой туч - ждите дождя, грозы с громом и голубыми как хрусталь молниями, раскалывающими неподвижность гор в клочья света и обрывки тьмы.
 
Но дождь так и не пошел до того момента, когда вдруг стал меркнуть свет за угрожающей облачной пеленой. Мы как раз доехали до опушки соснового леса - за какие-то мгновения с неба хлынула темнота, в которой погасли горы и утонули вечнозеленые гиганты, и мир сократился до одной лужайки, выцветшей и черно-желтой в бликах костра. Вечером мы почти не разговаривали - Леон что-то писал в блокноте, светя на страницы фонариком, а я сидела на земле из мягких сосновых иголок, обхватив колени руками, и слушала, как горит костер, как плывут над головой тучи, как ползут ледники по скальной стене, как растут зеленые сосны под шелест ветров, далеких, как море. И я все думала про мой сон и про рассказ Леона - последнюю легенду мира, где в небе зеркально отражаемся мы, а небо возвращает обратно на землю свет, чтобы кому-то на одинокой равнине стало светлее. Я уверена, что сны продолжатся с этой ночью - последней в пути. Но я больше не боюсь, потому что когда помнишь - не страшно. Только я хочу знать, чем светится то, чужое небо над гудящим городом шоссе и перекрестков - может ли быть, что там сбылась легенда Леона, а значит, это не прошлое, а будущее, реализованное предсказание, в котором мы забыли о нас давным-давно, под соснами у костра. Я попытаюсь вспомнить во сне о мерцании искр в ночи - если можно унести с собой в сон хоть обрывок мысли. И я буду надеяться - пусть голубое небо окажется цветом вселенной извне, а город машин проснется эхом людских голосов. Я жду. Я хочу. Я верю.
 
 
 

6. К замку

 
Ночь.
 
Небо над бетонной стеной темно-фиолетовое, как чернила. Светофор на повороте у шоссе оранжево мигает, случайные машины на скорости проносятся мимо, и белый свет фар рассекает ночь, как клинок. Я снова стою у ограды, но на этот раз что-то сместилось в до того одинаковом сне.
 
По обеим сторонам дороги и дальше, вдоль шоссе, светится желтая цепь фонарей. Они склоняются над тротуаром, как странные одноглазые звери с тонкой шеей динозавра, и под их слепящим взглядом стена кажется желто-бурой, а надпись на ней - коричневой. Далеко за шоссе посверкивают огоньки на крышах высотных зданий, в остальном притихший город невидим, неразличим.
 
Я одна у ограды под пристальным взглядом электрических глаз. Одной рукой я придерживаю ремешок черной сумки через плечо, другой то и дело трогаю провод наушников плейера, скрученных в комок в кармане плаща. Ждать холодно - промозглый ветер, целый день предвещавший дождь с унылого серого неба, раздувает рукава и полы моей одежды. Я прижимаю плащ локтем, снова кладу руку в карман, пропускаю между пальцами провода наушников. Ветер ерошит мне волосы, касается щек стылой рукой. Терпение, Принцесса, осталось уже недолго.
 
Вдруг из-за поворота, где дорога обходит ночной, тихий сквер, появляется автобус. Бледные, еле светящиеся фары, темный неосвещенный салон, широкие зеленые полосы по бокам. Автобус тормозит, и дверь с лязгом распахивается прямо передо мной. Я подбираю полы плаща, поднимаюсь в салон по ступенькам. Дверь захлопывается с железным звяканием, отсекая последний хлесткий удар ветра. Дождалась. Наконец-то я дождалась.
 
Автобус совершенно пуст, даже место водителя. Только спидометр на приборной доске светлеет за стеклом кабины. Я сижу у окна - черная сумка на коленях, ноги в черных туфельках подобраны под сиденье. Передо мной двойной темный ряд спинок кресел - я могла бы сесть и туда. Автобус едет, повинуясь программе или механизму - я не уверена. Он бы точно так же с лязгом открыл все двери, если бы я не ждала его у ограды в позднюю ночь. Каждый день он проезжает мимо через интервалы времени - я не знаю, это один и тот же автобус или разные, только очень похожие. У них всех одинаковые пыльные стекла, одно и то же сиденье с изодранной спинкой у самого входа, и одинаково лязгают двери, распахиваясь в сырость и ночь. Сколько лет он (они) ездят по улицам города? Я не знаю. Мне все равно.
 
Я всматриваюсь в окно, в темноту за желтой линией фонарей на границе ночного шоссе, в темноту над заброшенным пустырем и за другой дорогой, поменьше. Там поднимаются три небоскреба, царапая несуществующее небо бледными огоньками с крыш. Три массивные черные башни с примитивным стеклянным орнаментом. Что-то поблескивает в уголке одного окна, но это лишь отражение фонаря чиркнуло в непрозрачном стекле.
 
В этот момент капля дождя косо падает на стекло, размазанная ветром в тонкую водяную иглу. Еще капля... еще. Наконец пришел дождь, собиравшийся весь хмурый день в потерянном сером небе, когда ветер стучал в окно, дергая форточкой, и занавески трепетали, как волосы. И сейчас ветреный шквал ударяет в стекло - оно разом покрывается мелкими капельками. Иногда мне кажется, что ветер хочет мне что-то сказать. То он шепчет мне в ухо, то настойчиво шевелит кусты у дороги, то - как сейчас - стучит по стеклу дождем, выбивая послание в двоичном коде на непонятном своем языке. Наверно, он пытается рассказать о той глубокой, бескрайней, но такой одинокой стране, где плывут вереницы туч и небосвод окрашен чернильной тьмой в непрозрачность - так же, как окна в тихих, пустых высотных домах. Как грустно, думаю я мельком, почти равнодушно, что мы никогда не поймем друг друга.
 
Дождь усиливается. На той стороне стекла одна за другой набегают и срываются капли, и чуть посверкивают в них оранжевые светофоры и желтые фонари. На самом деле я люблю дождь, но наверно я очень устала за этот ветреный тусклый день, потому что сейчас мне так грустно смотреть, как на мокром асфальте плывут огни фонарей, будто гигантские свечи, и как их неровный, размытый свет падает на пол автобуса и косо движется поперек сидений. А может, во всем виновата ночь, ее бетонная пустота темных башен над голой землей и мокрым асфальтом, пустота черных туч и натянутых проводов, сцепивших столбы над шоссе за тонкие шеи. Когда-то на месте непроглядного неба что-то было, неожиданно, с силой думаю я. Когда-то в нем светили звезды, далекие искры света, мерцающие в прозрачную, ясную полночь над опустошенным континентом домов и дорог. Мы поднимали глаза к небу и видели там надежду, видели, как сверкает будущее с высоты, имя которой - Вечность. Теперь же в небе ничего не осталось, кроме туч и пыли, кроме тьмы с дождем сквозь двойной ряд оскаленных ламп над шоссе. Вот они - наши звезды, внезапно думаю я. Желтые светляки, приколоченные к столбам. Близко, и видно, и никогда не прекратят светить, и не хочется поднять глаза выше и посмотреть - а вдруг они еще не конец вселенной? Мы закатали мечту в пластик и прибили ее к стене, мы слышим лишь дождь в лабиринте машин, мы верим бегущей строке на экране компьютера. Наверно, мы достойны таких звезд, Леон. Наверно, мы хотели этого сами.
 
Мое отражение тускло, едва заметно смотрит на меня сквозь окно, а ливень все косит по мостовой, и желтый жужжащий свет фонарей ползет наискось сиденьев. Впереди река - вот-вот автобус переедет мост, остановится и лязгнет дверьми в последний раз, и станет нечего ждать, и снова заговорит пронзительный ветер. Конец. Точка выхода.
 
Но ведь было, все-таки было что-то еще...
 
И я рывком поднимаю голову.
 
В палатке темно, сыро. Сыро от слез.
 
Нет. Легкий дождь шелестит по серебряной крыше.
 
Плевать на дождь.
 
И плевать на ночь, которая меняет за раз и людей и миры.
 
 
 
Выбравшись из палатки, я чуть не вскрикнула от удивления.
 
Над горами на облаках цвел сиреневый сад.
 
Длинные лучи прожекторов откуда-то из-за гор падают на мягкую облачную поверхность хороводом сиреневых узоров. Они медленно смещаются, расходясь и вновь перемешиваясь, как цветы, нарисованные калейдоскопом, или будто закрученные вихрем в горах. Сиреневый отблеск ложится на черное небо, и в сиреневое окрасились ледники на вершинах гор. И еще очень тихая печальная музыка слышится где-то вдали. Она дрожит в холодном воздухе ночи, будто лучи прожекторов касаются тонких хрустальных струн дождя и заставляют их звучать на нежной сиреневой ноте. Хотя, возможно, музыка мне и чудится в движении света и шорохе капель. Я прислушиваюсь, я не уверена.
 
Я ни о чем не думаю, ничего не помню. Я делаю шаг вперед, в сторону глубокого мрака гор, к светящемуся хороводу на облаках под грустную песню дождя. Вот - мгновенно, разом - изменились цвет и форма прожекторов, и серебряная метель закружила в небесах желтые перья. Музыка дрогнула, стала звенящей, отрывистой. Опять переключение прожекторов - теперь все небо захвачено бело-голубым листопадом, а над той самой горой, из-за которой светят лучи, в облаках разрыв - и в самом центре пылает горячая белая...
 
...звезда.
 
- Ты и твои сны, Принцесса... - внезапно я слышу позади сонный, недовольный голос. - Это же невозможно выспаться.
 
Я спотыкаюсь - меня как по голове ударили. Шатаюсь, едва удерживаюсь на ногах. Оказывается, я нахожусь в пятнадцати метрах от палатки, а под мышкой плащ, который я забыла надеть. Сейчас Леон будет ругаться, виновато думаю я, на цыпочках возвращаясь наверх по едва заметному склону.
 
Но Леон ругаться не стал - потому что сам смотрел на летящий рисунок света, разинув рот.
 
- Слушай... Такого даже Белый Рыцарь не видел... Такого даже я не видел, Принцесса. Она была мертвая или уснувшая, земля за мостом. Сейчас она ожила... оживает, для нас, понимаешь, для нас...
 
Я стою к горам спиной - я ничего не вижу, и музыка утихла в тот миг, когда я отвернулась обратно в дождливую ночь. Потому что у меня перед глазами живой, полноцветный стоп-кадр моих снов, склеенная пленка, у которой нашелся недостающий кусок.
 
И я хочу рассказать все, что помню, что знаю. Потому что я получила ответ на вопрос - что происходит с обломками прошлого.
 
Они гаснут во тьме. Во тьме памяти.
 
А мы - несправедливо, бессмысленно, безжалостно - остаемся жить.
 
 
 
Мы не стали разводить костер, хоть я сперва и ежилась от холода во влажном свитере - потом я додумалась его переодеть. Мы смотрели на небо, где картинки света все продолжали меняться, не повторяясь. Я спросила Леона, слышит ли он тихую музыку издалека. Он долго вслушивался, потом ответил: да, когда смотрю на переливы цвета.
 
А потом я рассказала мой сон. И когда говорила слова про обломки прошлого, бессознательно сжала в руке цепочку Разведчика.
 
Сейчас только один алый прожектор светил над вершиной горы. Он чертил на облаках контур сказочной розы с миллионами лепестков, и странно - свет гас не сразу, медленно затуманивался вслед за лучом. Леон едва различим в отраженном с небес красноватом свете, и фигурка вороны в моей руке острая, ярко-красная, с горящей малиновой розой внутри.
 
- Теперь у нас есть ответ, - сказала я наконец, чтобы нарушить тяжелое, черно-красное молчание гор и будто окрашенных кровью ледников. - Как ни грустно, Леон... но теперь мы знаем.
 
Хорошо, что Леон тоже видит меня силуэтом - потому что непрошеные слезы наворачиваются мне на глаза. Время сильнее всего на свете, время никому не верит, время стирает буквы с печатной страницы. Предостережение, сказал ты вчера. Предостережение, что гибнут миры, осыпаются чудеса, и любовь разлетается пылью. И ничьей нет в этом вины, Леон. Просто в неравном бою всегда побеждает Вечность.
 
Но, к моему удивлению, Леон выслушал меня спокойно.
 
- Подожди делать поспешные выводы, Принцесса. Знаешь, что самое трудное в собирании легенд? Разобраться, где вымысел, а где правда.
 
- Я не могла придумать это сама! Неужели ты не понимаешь... - от неожиданной обиды мой голос дрогнул.
 
- Да я не о том... смотри, Принцесса. Очень просто иметь дело с легендами, которые Милен записала сама. Пример - книга из церкви. Мы принимаем как абсолютную правду все, что там говорится. Немного сложнее с рассказами очевидцев - они проходят через призму их восприятия. Человек может элементарно неправильно понять, что он видел. Хотя такого не случалось с людьми, которых я хорошо знаю.
 
- А сны? - спросила я тихо, чуть слышно.
 
- А сны, Принцесса, состоят из образов. Часть из них может быть внешней, а часть - плодом воображения, результатом работы мысли. В твоем сне, как мне кажется, внешнее - это образы, не имеющие аналогов или корней в нашем мире. "Автобус" или как его там... с чего бы это тебе понадобилось придумать многоместную машину и еще дать ей имя?
 
- Да, думаю, ты прав...
 
- Что касается "звезд" - они не снились тебе раньше, Принцесса. Они появились во сне сегодня - почему? Может, потому что вчера я рассказал тебе последнюю легенду Милениума? Она произвела на тебя очень сильное впечатление... вот яркая картинка и запала в память, смешалась со сном.
 
- Своим снам ты веришь, Леон, - сказала я грустно.
 
- Нет, ничего подобного. Просто в моих снах мне лучше видно, откуда берутся образы. Честно говоря, только дважды я за сном подозревал легенду. Оба случая - во время поездки за мост полтора года назад.
 
Он помолчал.
 
- Только я не буду их тебе рассказывать, Принцесса.
 
- Леон, - спросила я у красноватой ночи. - Как ты думаешь, что случилось с Разведчиком? Помнишь, ты говорил, что мы не узнаем этого никогда? Что ты имел в виду, Леон?
 
Ночь не ответила. Ночь шелестела дыханием мертвых и била в уши пульсом времени, ночь рисовалась алым цветком в тусклой фигурке птицы, которая когда-то означала жизнь, а теперь утратила даже значение воспоминаний. Где Разведчик ее взял? Взлетел над землей на синих крыльях и отколол от хрустального неба? А где Леон нашел свой браслет? Он тоже так и не признался...
 
- Я много думал об этом, - произнес вдруг Леон. - Только все это были догадки. Ушел другой дорогой к другим людям, заблудился на обратном пути или продолжил идти по Милениуму без нас, остался в замке... хотя кто ему позволит. Но по-настоящему я боюсь другого, Принцесса. Что он вернулся в тот мир, который ты видела во сне.
 
- Вернулся, Леон?
 
Зачем я переспросила? Все и так очевидно... Все-таки купол сделан из стекла, а не из зеркал. Потому что в далеких мирах из печальных легенд о прошлом люди должны были видеть голубую искру в холодном небе. Они шли на свет по дороге из тусклых лучей сквозь туман, они искали путь, а когда дошли до конца - забыли о том, что болью терзало душу.
 
Но некоторые из них возвращаются.
 
И забывают про свет, обжигавший глаза.
 
И принимают искорку над горизонтом за пыльный старый фонарь у дешевого кинотеатра.
 
И фигурка вороны в моей руке выколота не из неба - из сердца. Но никогда больше не отразит она человеческий взгляд.
 
В этот миг белый луч сверкнул над горой, ударив в самую середину темно-красной розы на облаках. Роза вздрогнула и рассыпалась миллионами лепестков - по тучам, по стене гор, где ледники таяли и испарялись от красного жара. Перестал дождь, гордо обрисовались сосны, разошлась над горами облачность и засияло в прорывах небо - а горящие алые лепестки все сыпались над пропастью и равниной, падали за горизонт и тонули в багровом море, впервые узнавшем, какой он - свет. Пришло утро.
 
Сегодня мы знаем путь. В горы - и дальше, искать тропинку через перевал.
 
На Милениуме каждая дорога имеет конец. Тем он и не похож на мир во сне - он пуст. Там все дороги ведут в никуда.
 
Милен, волшебница света из замка за краем скал. Прошу тебя, сделай так, чтобы нам не пришлось возвращаться.
 
 
 
Чтобы понять, куда ехать, Леону даже не понадобился бинокль - по краешку соснового леса шла четкая, ухоженная тропа. Здесь, рядом с замком, дороги уже не скрывались от наших глаз - не прятались в туман, не обозначались намеками, которые нужно угадывать. Зачем? Свет сквозь редкие облака, белое пламя в зеркальных стеклах очков Леона. Скоро тропинка ныряет в лес, и я смотрю, как капельки дождя светятся в веточках сосны.
 
Потом мы поворачиваем в горы - они стоят серые, обнаженные, потому что раскаленный рассвет иссушил снежные шапки и пустил ледники хрустальной рекой с обрыва. Наверно, в первый раз за свою холодную, каменную историю вершины гор видят небо, думаю я. Ненадолго, впрочем. Мы поедем в обратный путь мимо гор, мимо озера, мимо спящего леса над зеркальной рекой. И все, что изменилось на нашем пути, будет меняться назад. Метель занесет пики гор, крепко станет лед через реку, и по снежной долине, где время стоит на месте, протянется след двух коней - почему-то за эти семь дней ничуть не засыпанный снегом. А может, мир не признает исключений, и даже так нельзя возвращаться по своим следам. Сквозь туман, снова наползающий с облаков, в обход по неразведанным тропам и не отмеченной на карте местности, мы отыщем дорогу к мосту.
 
В горах холодно, ветрено. Тропинка потерялась среди камней, но лошади как будто чувствовали путь - вслушивались, нюхали воздух и уверенно решали, куда свернуть или где перейти стремительную реку, бегущую с остатков ледника. Леон улыбнулся и позволил лошадям выбирать. Слепящее небо уже не давало никаких ориентиров, а у лошади Белого Рыцаря, как он сказал, чрезвычайно развито чувство направления.
 
Потом мы попадаем в узкое ущелье, заросшее колючим кустарником, и прорубаем топориками дорогу. Руки все в царапинах - длинные тонкие иглы протыкают даже брезентовые перчатки. Со стен ущелья печально смотрят темные сосны, качая ветвями вслед. Давно уже цветы перестали пробиваться среди камней - местность странно изменилась, стала сухой и колючей, зелено-коричневой в серой каменной оправе.
 
Выбравшись из ущелья, мы целый час переводим дух на краю обрыва. Внизу длинными вспышками сверкает озеро - утром в тихую долину хлынул поток с ледников, вырвал с корнем кусты и погреб под собой деревья, и сейчас только мертвые ветки качаются на воде в такт едва заметному течению. Леон говорит, что нам нужно на другую сторону. Мы ищем обходной путь.
 
На дальнем конце озера вода мелкая, но совершенно черная, непрозрачная. Деревья почти незатронуты шквалом, из воды выступают верхушки кустарника. Почти сплошь воду покрывают желтые сосновые иглы, измочаленные куски коры и обломки веток. В таком виде озеро тянется еще далеко, и я морально готовлюсь, что мы не успеем сегодня добраться до замка - а вброд ехать слишком опасно, вдруг лошади повредят ноги или дно уйдет вглубь. Но тут - будто кто-то решил, что пора, что нам хватит ждать - я замечаю лодку на черной воде.
 
- Леон!
 
Странно смотрят его глаза. Удивленно... задумчиво.
 
- Хотел бы я знать, Принцесса, почему мне кажется, что так и надо? Спускайся...
 
Лодка большая, удобная. Вместо весел в ней был шест, которым Леон оттолкнулся от берега, и по черной воде пошли волны - на них запрыгали слепящие огоньки. Я села на носу лодки, спиной к движению, и положила в ноги рюкзак. Почему-то мне совсем не хотелось смотреть, куда мы плывем. Гораздо интереснее наблюдать, как Леон отталкивается шестом от неглубокого дна, как по волнам танцуют яркие зайчики и вверх-вниз качается лесная грязь, как за лодкой на воде расходится черный след, как белая лошадь спокойно, уверенно глядит туда, куда мы все равно прибудем. Кусты на нашем пути раздвигаются в стороны, деревья отклоняют ветки. И, насколько хватает глаз, на тихой озерной глади дрожат миллионы цветных огоньков.
 
Звезды, внезапно думаю я, по-прежнему не оглядываясь. Тебе рассказали, что время обрушило сказку в пыль, что любовь когда-то умрет, что гаснет свет и приходит ночь, и чудеса не вечны. Само собой, тебе будет больно. Больно понять, что время стирает улыбки и слезы с лиц каменных статуй, что мы - лишь точка, и главное - что, когда разобьется хрустальное небо, мир снаружи не только не дрогнет - не заметит. Но это закон природы, закон печальной вселенной, которая когда-то придумала время и впервые толкнула вечный маятник на проклятье всем нам. Да, думать об этом тяжело, но боль помешала понять, что последняя легенда Милениума была не о том.
 
Звезды, повторяю я мысленно. Осколки хрустального неба, которые люди далекого будущего видели в черном провале неба над головой. Осколки прошлого, и нас, и нашей мечты попасть в замок, и той красоты, которая создала хрустальный мир для тех, кто мог его полюбить. Легенда дала понять, что есть еще один закон природы. Что красота не может исчезнуть навсегда.
 
Да, люди будущего не узнают, откуда взялись цветные искры на небосводе темной ночи, но они и не будут помнить, что когда-то там была непроглядная тьма. Они будут смотреть в небо и мечтать о своем, улыбаться единственной звездочке, которую видит одно лишь сердце. Да, мы умрем, но свет будет жить в миллионах хрустальных брызг, вобравших в себя свет прожектора. И если тебе тихой, ласковой ночью почудится невыносимо прекрасная музыка с далеких звезд - это значит, что ты разглядел красоту в зеркале памяти...
 
Внезапно передо мной предстала картина, настолько яркая, что я даже ухватилась руками за борта лодки. Мир провалился, перевернулся с земли на небо, и пылающий свод оказался внизу, став миром нового, еще не пришедшего времени. А черное озеро, на котором, куда ни взгляни, мерцали огни всех цветов радуги -очутилось в вышине, накрыв куполом звезд сверкающий будущий мир. Оттуда, конечно, не разглядеть лодку, и тем более никто не поймет, что одна крохотная звездочка похожа на серебряный силуэт птицы. Слишком далеко. Слишком нужно любить именно эту звезду.
 
В этот момент лодку тряхнуло - она ударилась о берег. Картинка распалась на зайчики, но сквозь них я увидела начало дороги, вымощенной камнем. Леон уже спрыгнул на берег и шестом подтягивал лодку, чтобы она причалила боком и лошади смогли выйти.
 
- Это прямая дорога в замок, про нее говорилось в одной легенде, но Белый Рыцарь так и не смог ее найти… Что с тобой, Принцесса? - спросил он, когда поймал мой растерянный взгляд.
 
Я покачала головой - ничего особенного, просто задумалась. Но когда мы выгрузили вещи из лодки и сели в седло, я улыбнулась и сказала:
 
- Я поняла, что такое звезды.
 
- Что?
 
- Это глаза тех, кто любит.
 
И мы помчались по дороге во весь опор.
 
 
 

7. Утро

 
Я просыпаюсь от шума дождя в листве деревьев.
 
За окном синеватая полутьма. Я вижу только черные ветви, которые плавно качает ветер. Тонкие, бледные цифры часов показывают без пяти семь.
 
Я несколько минут слушаю дождь и синюю ночь за окном. Затем с щелчком включается музыкальный центр, шелестит, раскручиваясь, компакт-диск. Когда-то мне его записал Леон. Там все мои любимые песни, и почему-то всегда я ставлю его на случайный выбор. Порой он невероятным образом угадывает мое настроение.
 
Я встаю, убираю постель, тихонько повторяя слова Rever. "Я мечтаю, чтобы мы могли любить друг друга" - похоже, глупая машинка угадала опять. Мне снилось что-то очень красивое, можно сказать, мечта. Я закрываю глаза, пробую вспомнить. Увы - сон ускользнул, оставив лишь память о хрустальном небе над головой. Там свет такой яркий, что больно смотреть. Но я уже не помню, почему небо, почему свет. У снов своя логика.
 
За окном уже чуть светлее. Я иду на кухню, ставлю в микроволновку завтрак. Потом возвращаюсь и распахиваю окно - утренняя свежесть врывается в комнату. Дождь бьет по подоконнику, по асфальтовым дорожкам, на которых распластались обрывки мусора и желтые листья, по корпусам старых машин, брошенных ржаветь во дворе на газонах. Пусть. Дождь - мой друг. Ему известны все мои тайны.
 
Уже почти совсем светло. Скоро мне бежать на работу, но я не тороплюсь. С быстренько подогретым завтраком я устраиваюсь перед компьютером. Установка связи с Интернетом...
 
В моем почтовом ящике два письма. От Призрака и от Леона. Первое гораздо больше, в нем отсканированная статья о Милен из московского журнала, который у нас невозможно купить. Но пока почтовая программа его перекачивает, я скорей открываю второе письмо.
 
Привет, Принцесса.
 
Wednesday, August 18, 1999, 9:44:32 PM, you wrote...
 
За последний год каждодневный обмен письмами стал для нас с Леоном почти ритуалом. Поэтому сейчас я напишу ему ответ, а на работе что-нибудь придумаю. Проспала. Вчера сидела допоздна, потом автобуса ждала двадцать минут - они вечером очень редко ходят. Не рассказывать же им про российский сайт о моей любимой певице Милен Фармер и про ее поклонников, с которыми я познакомилась на доске объявлений. И про Леона, который стал моим лучшим другом.
 
Леон - это интернетовский ник, само собой. По-настоящему его зовут Леонид, и он уже устал объяснять - "это просто сокращение от имени, а не потому, что я фанат Люка Бессона". Он работает программистом в одной из московских фирм, и пять лет назад он познакомился с Сашей Володиным и Сильвер - то есть Таней Шаталовой, журналисткой. Они встретились случайно - на международном чат-канале #mylene. Ты русский? Откуда? Из Москвы?
 
Они договорились о встрече в кафе в такой же хмурый четверг, как вчера - когда целый день собирался дождь, и тьма плыла с облаков, и желтые фонари загорались между деревьев, роняющих листья на пыльный асфальт. Саша взял свои переводы песен Милен, Сильвер - альбом с ее фотографиями. А у Леона не было ничего, кроме искры, горевшей в его светло-серых глазах. А что если нам сделать сайт о нашей любимой Милен? У меня давно такая идея, но у меня вообще нет материалов. - Ты думаешь, это кому-то нужно? - недоверчиво сказала Сильвер. - Разве Милен в России достаточно известна? - Увидим, - ответил Леон со слегка сумасшедшей улыбкой. - А точнее, мы сделаем его для нас. Милен для меня как свет в глаза, и мне хочется, чтобы кому-то от этого тоже стало светлее.
 
Леон мне рассказал это в письме, конечно. Вживую мы виделись всего только раз - год назад, когда я еще училась и приезжала в Москву на каникулах. Леон встретил меня на вокзале и сразу подарил мне диск - сюрприз для прекрасной Принцессы, как он объяснил полушутя. Откуда он знал, какие мои любимые песни? Я сама написала чуть ли не целый роман на доску - как только у меня появился интернет и я нашла их сайт. Про то, как я за два года до этого влюбилась в клип Regrets, про то, как часами слушала радио, держа палец на кнопке записи. Они все прошли через это, и никого не удивлял восторженный тон новичков, которые поняли, что не одиноки.
 
Порой, когда дождь, или снег, или звездная ночь, и у шоссе горят фонари - я думаю, что не случайно подаренный диск играет ту песню, которая мне нужна. Это не просто металлический кругляшок, отштампованный где-то во Франции - это подарок от человека, которому не все равно. Но потом я втискиваюсь в переполненный автобус и забываю про сказку. Мы никогда не узнаем, что управляет счетчиком случайных чисел в плейере - системная информация на диске или сон про хрустальный свет. А раз так - какой смысл об этом вообще думать?
 
В этот момент мои пальцы замирают над клавиатурой. Потому что - ни с того ни с сего, внезапно - я вспоминаю, что я вижу хрустальный сон не впервые. Он снился мне по крайней мере пять или шесть раз, а может, и больше. Только от него ничего не осталось в шепоте тишины и в бледных лучах рассвета. Кроме светлого, необьяснимо радостного ощущения в груди - будто кто-то посветил в сердце теплым солнечным зайчиком. Я улыбаюсь в экран - как будто улыбка может отразиться в нарисованном листочке письма. Жаль, что нельзя рассказать сон Леону - так, чтобы ему тоже стало светло и тепло в душе. Но бесполезно ловить тень воспоминания - тень от хрустального света, на миг вспыхнувшую в зеркале памяти. Может быть, потом...
 
Часы показывают восемь, мне сейчас надо бы уже стоять на остановке. Но я не спешу закрывать письмо. Какое-то оно получилось неживое, без фантазии. Не о чем писать в скучный рабочий день, когда дождь лупит в асфальт и смывает пыль с тысяч дорог большого города. Даже небо над головой серое, будто в нем отражен асфальтовый город, и на самом деле дождь идет снизу вверх, с земли на небо. Но позавчера...
 
В среду, когда я отправила тебе прошлое письмо, - пишу я быстро, чтобы не потерять неожиданную мысль, - была удивительная звездная ночь. Черный свод, весь в радужных искрах света. Я бы смотрела на них всю жизнь - так красиво. Знаешь, Леон, я подумала, если около этих звезд есть миры, то они должны быть светлее и прекраснее нашего. Потому что звезды - это глаза тех, кто любит.
 
Отлично. Пора отправлять. И бежать на работу с черной сумкой через плечо и зонтиком наперевес. Чтобы не разбудить мать, я на цыпочках выхожу в коридор и бесшумно притворяю дверь. А то еще выскажут мне вечером, как из-за "моего Интернета" меня выгонят с работы...
 
Оказавшись на улице, я, как всегда, ускоряю шаг. Автобуса пока не видно, а дождь все не унимается - колотит в зонт, льется струями с крыш подъездов, из водосточных труб рекой бежит на тротуар. Машины проносятся мимо, обдавая прохожих брызгами из-под колес. Это нормально. Они видят во мне лишь силуэт, который занимает в пространстве определенное место, а я вижу в них неумолимое, страшное движение механизма большого города. Это грустно, если задуматься, но это жизнь. Пусть даже иногда город в сером зеркале неба плачет о том, что люди в нем больше не замечают друг друга.
 
На остановке ни души - в такой час это редкость. Я невольно расслабляюсь, вспоминаю мое письмо. Всегда почему-то потом хочется уточнить, дополнить. И вдруг на меня находит странное ощущение. Будто последнюю фразу - звезды это глаза тех, кто любит - я встречаю не в первый раз.
 
Прочитала где-то, наверно. Вспомнить я не могу, но как еще слова западают в память? Или Леон уже писал мне ее раньше... нет, я точно уверена, нет. Наверно, она просто пришла на ум, когда мне хотелось сказать - настоящая красота бывает там, где любовь. Я не верю ни в озарения свыше, ни в мистику совпадений.
 
Вот только почему мне уже шесть ночей подряд снится хрустальное небо?

Конец
 
Наверх
Назад к разделу Книги

© 2000-2002 MFRFC   © 2000-2001 Nathalie Addams