Книги о Милен Фармер

Патрик привык к бессонным ночам. Они больше не угнетали его, не навевали усталости, чувства неудовлетворения жизнью. Они стали частью его существования. Полночное одиночество питало и возбуждало негодование, которое, впрочем, к рассвету исчезало с последними очертаниями мрачных теней. Оно медленно уползало из потемок его разума, пытаясь не отставать от рассеивающегося мрака. Но с приходом последнего опять возвращался и гнев. А днем же он предоставлял место холодной гордости, непреклонности и отчуждению.

Именно эти чувства переполняли Патрика, когда он рано утром поднимался наверх из мастерской, чтобы забрать Ники. Проходя мимо когда-то их общей спальни, он по инерции взялся за ручку и немного приоткрыл дверь. Он каждое утро раньше заглядывал сюда, чтобы убедиться, что Милен там нет. Но кому нужен этот ритуал сейчас? Привычка... Патрик резко распахнул дверь: комната была пуста. Портьеры безвольно болтались вдоль стен. Шкафы все были плотно закрыты. Даже постель не была разобрана. Будто здесь никто и не жил...

- Наша “хранительница очага” опять на месте! - с глубоким сарказмом воскликнул Патрик и добавил со злостью, которая сейчас переходила в стадию безразличия; она уже принимала формы сухой констатации: - На рабочем месте!

Он захлопнул с силой дверь и пошел дальше. Комната Доминик была в правом крыле дома. Даже сейчас, когда Патрик был опять наедине с собой, он ничего не ощущал, не чувствовал. Он перестал думать. Он уже все решил.

В кабинете все еще горел свет, отблеск недавнего прошлого, которое Патрик так старательно отталкивал от себя. Этот приглушенный свет от двух светильников замысловатой геометрической формы, расположенных симметрично относительно окна, был символом вовсе не начала конца; он был фатальным исходом этого же конца, начавшегося много лет назад с первой их встречи. Хотя предполагалась и фермата...

Перед дверью комнаты Доминик Патрик остановился. Пригладил растрепавшиеся волосы, глубоко вздохнул, чтобы избавиться от замкнутой суровости, которая овладела им после вчерашнего скандала. Он попытался вспомнить что-нибудь веселое, чтобы вызвать собственную улыбку, чтобы Ники не догадалась, насколько по-настоящему паршиво в этот момент было у него на душе. Но ничего, абсолютно ничего не приходило в голову. Плюнув на тщетность попыток, Патрик решительно вошел в комнату с наигранно-восклицательным возгласом:

- Ники, дорогая! Альпы ждут тебя.

Однако конец фразы был не столь громким: он увидел Милен, спящую в обнимку с девочкой. Его шумное появление заставило их проснуться. Милен резко села в постели и сразу же взглянула на часы - около семи, значит, есть еще немного времени. Доминик же не хотела выбираться из приятнейшей неги сновидений; она лишь взглянула на отца и перевернулась на другой бок, обиженно посапывая.

- Доминик, - Патрик, делая вид, что не замечает Милен, подошел к дочке, - девочка моя, просыпайся. Пора собираться.

- Оставь ее, пусть спит. Еще слишком рано, - Милен пыталась поймать его взгляд, чтобы вновь вызвать на разговор и убедить его оставить Доминик ей. О нем самом Милен просто не хотела слышать.

Патрику же в этот раз видеть Милен дома было так же неприятно, как раньше - ее отсутствие. Почему? Он не хотел нового скандала, поэтому старался не реагировать на нее и ее замечания.

- Слышишь, Ники? Скоро наш самолет. Посмотри на меня, - Патрик немного потормошил ее, - видишь, папа уже одет и готов давным-давно. А ты что же?

Ники медленно открывала глаза, щурилась, зевала.

- Если ты сейчас же не встанешь, я уеду без тебя!

Доминик очнулась мгновенно, будто на нее вылили ушат ледяной воды. Но все же по утрам ее, как и всякого другого ребенка (да и не только ребенка), обуревала томная лень. Она нехотя протянула руки к отцу и лукаво улыбнулась.

- Отнеси меня в ванную, пожалуйста...

Патрик тоже улыбнулся, подхватил девочку на руки и немного покружил по комнате.

- С добрым утром, милая!

- С добрым утром, папочка!

Доминик смеялась. Она была счастлива. Ей всегда нравилось, когда отец по утрам кружил ее по комнате. Но сегодня она была счастлива вдвойне. Во-первых, ее мать была рядом, и она тоже улыбалась, но как-то странно; а, во-вторых, сегодня Ники едет в Альпы, в свою мечту, которая вот-вот станет реальностью, и отнюдь не виртуальной.

Милен смотрела на их счастье и чувствовала, что не вправе вмешиваться. Она казалась себе непрошеным гостем на этом празднике жизни; тем, кто вторгся в пределы собственности, ему не принадлежащей, в пределы чужого счастья.

"...Царапины на сердце становятся ранами, которые разрывают нежную плоть. Можно умереть от одного грубого слова. Можно исчезнуть, раствориться перед безразличием... Когда-то безумство страстей проходит! Но безразличие... В трагический час смерти любви чувствуется эта странная боль, сначала еще тихая. Затем горечь становится едкой, глаза больше не стыдятся плакать. И ничто больше не имеет значения..."

Милен чувствовала, как к горлу подкатывает комок; она готова была заплакать от ощущения своей ненужности, своего бессилия. Она встала и тихо покинула комнату, сознавая, что уже не сможет помешать Патрику. Она действительно не имеет на это права. Кажется, она опоздала.

Патрик и Доминик обернулись на звук закрывающейся двери. Эти люди, любившие Милен, теперь отнеслись к ее уходу по-разному. Еще не совсем проснувшись, Ники удивленно уставилась вслед Милен. Она чувствовала, что с матерью происходит что-то неладное, она ощущала ее напряжение, осознавала, что мать становится ДРУГОЙ... Патрик же это понял давно. Но теперь его это мало волновало. Ее уход лишь вызвал яростное злорадство и ощущение победы. Горький, но приятный, добытый слишком дорогой ценой вкус победы. Грубо...

Он опустил Ники на пол и подтолкнул ее к ванной.

- Иди...

Девочка обернулась к отцу и тихо спросила:

- А мама поедет?

Патрик натянуто улыбнулся.

- Возможно... позже... Но навряд ли...

- Почему?

- Ники. Поторопись, не то мы опоздаем, - отрезал Патрик и вышел из комнаты.

День был неистово ярким. Освещавшее его солнце оставляло свои отпечатки, - слепящие блики - казалось, на всем. Его холодные лучи закрадывались в каждую щелочку, трещину, озаряя их своей жизнью и питая своей энергией. Дети солнца поглощали все, делая темное светлым, а светлое - еще белее. Малая гостиная в светло-бежевых тонах сияла, словно драгоценный камень, отражая полированными гранями столешниц, полок, картинных рамок случайно заблудших, резвых солнечных зайчиков.

Капуцин, блаженно развалившись на мягких подушках дивана, равнодушно, с видом пресытившегося ленивца взирал на беспокойные солнечные лучи, скользившие по гостиной. Нежась в густом, разливающемся по дому свете, он представлял тропики Южной Америки... Е.Т. не был обычным животным. Его по праву можно было назвать прародителем человечества, настолько он был смышлен и разумен.

Хотя его хозяйкой вроде бы считалась Ники, он испытывал к ней лишь глубокую привязанность и какую-то отеческую нежность. Но больше всего он любил Милен. Любил доставлять ей удовольствие, радость. Любил жалеть ее, утешать. Он тонко чувствовал малейший резонанс в ее настроении. Когда порой на Милен находила хандра, он, казалось, чувствовал себя обязанным поднять ей настроение. Тогда он начинал резвиться, прыгать, забавно похлопывая в ладоши, повизгивать; и когда наконец-то он видел улыбку невольного умиления на лице Милен, он мгновенно успокаивался и ковылял за заслуженным угощением. Это еще больше забавляло Милен, и теперь уже она сама, избавившись от хандры, вызывала его на игру. Она начинала дразнить его, подначивать. Капуцин же шутливо огрызался, вставая в стойку. Такой маленький Кинг Конг...

Е.Т. услышал шаги и нехотя выглянул из-за спинки дивана на шум. Он увидел спускавшуюся Милен. Она была бледна, но это был не ее обычный цвет кожи, а скорее всего, эта бледность была болезненной. Ее глаза блестели, но это был не их обычный магнетический блеск, это были слезы... Левой рукой она обнимала себя за талию, а правая покоилась на левом плече... Она вся сжалась, будто от холода, но это горе навалилось всей своей тяжестью... Мягкая, тихая, необычайно женственная походка... Все это сливалось в одно единственное слово - РАЗОЧАРОВАННАЯ...

Это была не та хандра, которую можно было "вывести" глуповатым обезьяним танцем; это было крушение. Крах и веры, и надежды, и любви...

Капуцин, поняв это, с сочувствующим взглядом и тихим, жалостным стоном подковылял к Милен, ища ее ласки и улыбки. Но она будто и не заметила его. Лишь ненароком взглянув на Е.Т., она опустилась в кресло и посмотрела в светящееся окно. Солнце проникало всюду. Но душа Милен для него была закрыта.

Видя это новое, очень для него странное состояние Милен, капуцин решил ретироваться. Ей надо было побыть одной. Он с немного обиженным видом залез на диван и свернулся на подушках калачиком. Лишь изредка Е.Т. беспокойно поднимал голову, чтобы убедиться, что с его хозяйкой все в порядке.

- Мы уезжаем... - прозвучал вкрадчивый голос Патрика, отчего Милен невольно встрепенулась, а капуцин недовольно взглянул в сторону вошедшего Робера. - Ты бы... - он потер переносицу, отводя глаза от сверлящего взгляда Милен, - ты бы попрощалась с ней...

Милен поднялась. В ней говорила скорбь.

- Твое решение неизменно?

- Да, - он был настроен решительно. - И не пытайся мне помешать.

- Что ты планируешь делать дальше?

- Это тебя не касается.

- Не касается?!! Она моя дочь!

- Не начинай снова... - Патрик недовольно поморщился.

- Нет, ответь мне. Я хочу знать, что будет с Ники.

- Что-что! Жить будет. Вот что!

Патрик повернулся, чтобы уйти: ему был неприятен этот разговор.

Но Милен схватила его за руку.

- Патрик, подожди. Я прошу тебя, не забирай Ники. Ты же знаешь, как я люблю ее. Я не смогу без нее жить!

- А как же ты жила без нее все это время?!

- Патрик... Я не знаю, что еще можно тебе сказать, чтобы ты одумался, а?..

- Вот и хорошо. Не надо ничего говорить, все равно впустую.

- Я умоляю тебя, не делай этого! Позже ты пожалеешь об этом. Пойми же, что мы оба нужны ей.

- Ты предлагаешь мне остаться?! - изумился Патрик.

- Послушай, я сделаю все, что ты скажешь! Я останусь дома, я разорву все контракты, я отменю все концерты! Я сделаю все! Только оставь Ники...

Он лишь улыбнулся.

- Нет. Ты не сможешь. Ты словно наркоман. Ты уже настолько втянулась в эту вертушку, что долго без нее не выдержишь. Тогда начнутся срывы, депрессия. Ты углубишься в себя и совсем забудешь о Ники. Ты будешь поглощена лишь вопросом: "Быть или не быть? Петь или не петь?". Так что все твои жертвы напрасны. К тому же, я глубоко сомневаюсь, что тебе этого действительно хочется.

- Нет, ты ошибаешься...

Милен просяще смотрела на него.

- Ты прекрасно знаешь, что я прав. И еще, не думаю, что ты будешь особо страдать из-за отсутствия Ники.

- Робер! - Милен схватилась за голову. - Как же ты жестоко ошибаешься! Как же ты не прав! Да ты же не видишь дальше собственного носа! О, Робер, ты пожалеешь об этом! Позже... Ее упреки заведут тебя в тупик... Как же ты пожалеешь...

- Жалеть придется тебе, - надменно заметил Патрик и направился за чемоданами.

За окнами послышался шум подъезжающей машины, а затем раздался продолжительный сигнал. Патрик обернулся.

- Доминик, поторопись! - крикнул он.

- Уже иду, папочка!

Доминик весело сбежала по лестнице, одной рукой пытаясь натянуть на себя куртку, а другой таща за собой рюкзачок.

- Я уже готова! - радостно сообщила она.

Милен стояла, прислонившись к косяку спиной и сжимая себя руками. Стройная, изящная, но надломленная, в длинном облегающем, сверхзакрытом платье черного цвета, которое она еще не переодела со вчерашнего вечернего концерта, с широко открытыми, влажными глазами, которые выделялись неживыми темными пятнами на бледном лице, с распущенными, сверкающими языками пламени волосами Милен была похожа на привидение. Патрик взглянул на нее. Ее вид был поистине жалок.

- Ники, - шепнул он дочери, - иди, попрощайся с мамой.

Милен наклонилась и обняла девочку одной рукой, а другой - утирая слезы.

- Пока, мам! Я буду скучать без тебя.

- Прощай, девочка моя...

- Прощай? - Ники отстранилась. - Мам, такое ощущение, будто мы никогда не увидимся. Зачем ты так говоришь? Я же вернусь!

- И правда... Просто вырвалось...

Милен не могла говорить, у нее не было слов. Вернее, они переполняли ее, но она не могла выбрать подходящие. Она поцеловала Ники, поправила ей шарф, застегнула курточку.

- Ну вот, - она погладила дочь по голове. - Веди себя там хорошо. Слушайся папу. Меня не забывай, звони. Ладно?

- Каждый день!

Сердце Милен обливалось кровью. Она теряла кусочек себя, своей жизни. И не могла бороться. Ее словно под корень подрубили...

- Мамочка, а ты ведь к нам туда приедешь?

Милен моляще взглянула на Патрика, но тот отвел глаза. Ведь и он не из железа, и чувства его отнюдь не умерли, как он считал. Он просто сам старался их заглушить.

- Не знаю, моя хорошая, возможно...

Как бы она хотела сказать: "Да!".

- Доминик, - вмешался Патрик, - нам пора. Шофер уже ждет.

- Я люблю тебя, мам, - прошептала Ники.

О, как Милен была ей благодарна за эти слова! Теперь это было не просто излиянием чувств. Теперь это было спасением, словно веревка для сорвавшегося в пропасть. Ее еще любят!.. Это вдохновляло. Она слабо попыталась улыбнуться, но эта гримаса скорее была печатью скорби, нежели счастливым выражением лица.

- Я тебя тоже, дорогая! - Милен крепко прижала девочку к себе. - Я очень сильно люблю тебя, золотце мое!

- Пока!

Ники захватила рюкзачок и, помахав матери рукой, побежала к машине. Шофер уже погрузил все вещи и ждал лишь Робера. Патрик с болью наблюдал за этой сценой расставания. На миг у него возникла пугающая мысль: "Что же будет с Ники, когда она все поймет?". Но он старался отогнать эту мысль, он уже жил в завтрашнем дне.

- Ну, - сказал он Милен, - теперь, кажется, все... Все имущество, бумаги, машины... В общем, все я оставляю тебе. Мне не нужны лишние воспоминания.

- Куда вы едете?

- В Утендорф.

- Но вы вернетесь во Францию?

- Не знаю... Прощай.

- Ты ведь позволишь ей видеться со мной?

Патрик взглянул на эту сжавшуюся, просящую женщину, которая когда-то была столь горда и независима и которую он когда-то любил.

- Я подумаю.

Он направился к двери.

- Патрик...

Он остановился, и Милен рванулась к нему.

- Прости меня, пожалуйста! Прости, ради Бога! Патрик, я же люблю тебя! Слышишь? - она схватила его за грудки. - Слышишь? Не уходи! Не забирай Ники! Не делай этого. Умоляю тебя, не надо! Не надо! Я люблю вас обоих!

Патрик испуганно смотрел на рыдающую Милен, не веря своим глазам. Она ли это?!!

- Патрик, не уезжай... не увози Ники...

Она захлебывалась слезами.

- Не увози мою девочку! Я умру без нее. Умоляю тебя, заклинаю ее счастьем!.. Да не смотри же ты так на меня!

Патрик, слегка опомнившись, отстранил ее.

- Поздно. Ты слишком поздно поняла это. Сейчас уже ничего не исправишь.

- Почему же?

- Я перестал тебе верить. Поздно... Прощай, Милен!

И он быстро пошел к машине.

- Патрик...

Милен упала посреди холла на колени, закрыв лицо руками. Поздно!

- Время! - закричала она в истерике. - Опять ВРЕМЯ!

Патрик обернулся.

- Нет, моя милая, не время... Ты!.. Только ты!

Сев в машину, он еще раз взглянул на дом: "Порой здесь бывало неплохо".

- Поехали.

Машина медленно тронулась, и под колесами заскрипел темный гравий, намокший от свежего снежка. А Милен все стояла на коленях перед открытой дверью дома, из которого только что ушла любовь, и плакала, плакала, плакала... Капуцин, жалобно повизгивая, сидел рядом, не понимая, почему Милен так плохо, почему она рыдает. Ведь он же рядом. Ему было не понять лишь одного человеческого чувства - ненависти. Тем более, ненависти к себе.