Книги о Милен Фармер

Было уже около 4-х утра, когда Милен, будто неживая, не чувствовавшая под собой ног от усталости, вернулась с концерта. Дом был неприветливым, мрачным и пустым, но Милен была уже не в состоянии осознавать это или что-либо другое, а тем более то, что вот уже почти месяц она одна. Конечно же, эти мысли постоянно преследовали ее; и особенно больно было, когда она слышала веселые нотки в детском голоске Доминик по телефону и понимала, что эта разлука не похожа на прежние. Да, раньше Милен могла вернуться в свою семью, залезть под теплое покрывало счастья, окунуться в небытие. Теперь она потеряла все. Ей некуда было возвращаться. Она больше не могла, пусть даже на жалкий миг почувствовать сладость жизни. Она была лишена простой человеческой радости - материнства. Она потеряла любовь, понимание и ребенка, получив взамен лишь отчаяние. Сколько раз она задавала себе один и тот же вопрос - "Почему?" - но найти ответ так и не могла. Единственное, что приходило ей на ум - если бы в сутках было не 24 часа, а - 48!.. О, да! Она бы уделяла семье гораздо больше времени! И тогда не ушел бы Патрик, не забрал бы Ники. Но и здесь она была далека от правды - если бы в сутках было 48 часов, то уж не меньше 40 она тратила бы на работу.

Внезапный гнев на Патрика, на его жестокие слова прошел у Милен в тот момент, когда она увидела чемоданы и поняла всю реальность происходящего. Гудок машины, на которой должен был исчезнуть весь смысл ее жизни, переполнил чашу страха, страха быть покинутой. Ее мольбы отнюдь не были унижением; это были бесплодные попытки спасти уже развалившийся брак. Хотя для того, кто никогда не любил по-настоящему, это могло показаться чем-то ниже человеческого достоинства. "Но любить - значит плакать, когда ты побежден и унижен". Не более. Это как воздух, как наркотик: приносит вред, но, в то же время, этого хочется все больше и больше. Очередной парадокс жизни, примерно такой же, как и "внезапная человеческая смертность", когда на 39-й минуте часа ты жив, а на 40-й - мертв.

Но, к сожалению, Патрик не внял ее мольбам. Он забрал Ники и уехал. Патрик перехватил инициативу - он увез ее в Швейцарию, в Альпы. Доминик грезила этим путешествием постоянно. Это необъяснимое творение природы притягивало ее своей таинственностью, непостижимостью и величием, ревностно забирая всю ее детскую любовь. Увидев однажды Альпы в каком-то журнале, Ники сразу же загорелась желанием побывать там. У нее часто возникали взбалмошные идеи, но исчезали так же мгновенно. Поэтому, когда она заявила отцу о том, что хочет в горы, он не придал этому значения, так как спорить "с этой упрямой девчонкой" у него не было ни желания, ни необходимости. Милен, возможно, отреагировала бы иначе, если бы знала об этом, но ее, как обычно, не было рядом. Рядом она была лишь в детских снах Доминик. Теперь же Милен, вообще, не сможет быть рядом с дочерью. "Хотя", - думала Милен, - "гнев Патрика вскоре пройдет, и он, возможно, даже вернется (однако, это маловероятно). Но в любом случае, он позволит нам видеться. Все равно, он был прав, говоря, что у меня нет времени для семьи. Это так. И даже если бы Доминик осталась со мной, у меня вряд ли бы освободилось достаточно времени, чтобы пообщаться с девочкой. И в этом Патрик был прав. По сути дела, все будет так же, как и раньше. Ники постоянно будет рядом с отцом, а я буду, как всегда, появляться изредка..."

Но само осознание разрыва сильно давило на Милен. Внезапный, как ей казалось, крах их отношений заставлял ее задумываться над всей ее жизнью, анализировать ее, ища выхода из этого своеобразного тупика. Это, в конце концов, действительно унижало. Но она уже не злилась на Патрика; она все так же любила его. Милен мечтала о том, чтобы они вернулись, и она пыталась что-то придумать для этого. Но она с негодованием отказывалась от мысли, что все может решиться за мгновение, если только она оставит шоу-бизнес. Этого Милен допустить не могла ни в коем случае. Без работы она умрет!

Да, беспочвенные надежды на возвращение Патрика порой успокаивали Милен. Но сейчас, когда от усталости ломило не только все тело, но и мозг, ей было на все наплевать. Ее не волновало то, что скажут критики о ее новом шоу; ее не волновали разногласия с новым директором студии звукозаписи; она плевала на то, какие позиции в национальных чартах возьмет ее новый сингл; она не думала о том, чтобы попасть на МТV-90; ей было безразлично то, что ее выдвигали на соискание премии "Королева хит-парадов"; она пропускала мимо ушей как лестные, так и злословные выступления в прессе о ее полугодовом турне, которое хотя уже и закончилось месяца два назад, но шумиха в журналистских кругах по поводу ее эксцентричной откровенности до сих пор продолжалась. Ее уже не угнетал уход Патрика и ее одиночество. Все было безразлично. Она устала...

Первым ее желанием, когда она открыла дверь своего дома, было упасть прямо здесь, в холле, на пол и проспать часов 40-50, и чтобы никто и ничто не беспокоило ее. Однако пересилив себя, Милен, не зажигая света, направилась наверх. Вдруг раздался телефонный звонок, но Милен даже не обратила на него внимания. Она была слишком утомлена после концерта, чтобы выслушивать чьи-то поздравления или критику. Пусть это будет завтра...

Ступеньки были покрыты ковровой дорожкой, поэтому шаги были глухими. Но внезапно, наткнувшись в темноте на что-то небольшое и мягкое, что, в свою очередь, дико завопило и бросилось в сторону, Милен неуклюже споткнулась и сильно расшибла ногу.

- Черт! - она уселась на ступеньки, потирая ноющую от резкой боли ногу. - Е.Т., ну почему ты всегда спишь на лестнице?! Что за глупая привычка?!!

Успокоившись и узнав в непрошеном посетителе свою хозяйку, капуцин сменил жалобное поскуливание на довольное урчание и присел рядом, положив свою мощную сухую руку на болевшее колено Милен.

- Ну ладно, - улыбнулась она, - ладно... Я знаю, ты хороший парень! Самый лучший. Извини меня. Я не хотела...

Она нехотя поднялась по лестнице на второй этаж, где были расположены спальни, кабинеты и комнаты для гостей. Каждая комната имела выход на балкон с колоннами, который располагался по периметру всего дома. Фасад был украшен крыльцом, отделанным мраморной и гранитной плиткой, с двусторонней лестницей. От крыльца шла кольцевая дорожка, посыпанная гравием и ограничивавшая зеленую поляну, посреди которой возвышался небольшой фонтан с витиеватым абстрактным узором. Позади особняка располагался открытый бассейн, вокруг которого был разбит уютный садик, а но краям бассейна находились каменные вазы с магнолиями и орхидеями. За садом была довольно обширная лужайка, которая через сосновую аллею соприкасалась с холмами, также входившими в это имение.

Справа к дому был пристроен гараж на четыре автомобиля: два лимузина для Доминик и Милен, "Порш" Патрика и "Ягуар-кабриолет" для самостоятельных выездов без водителя, которым однако пользовались крайне редко. Помимо этого к дому так же примыкало одноэтажное строение из стеклопластика, напоминавшее огромную веранду, в котором находились гимнастический зал и крытый бассейн, которым пользовались в холодные времена и который был оснащен циркуляцией воды. Милен любила проводить там свое свободное время, особенно зимой: сперва комплекс танцевальных упражнений перед зеркалами под заводную, ритмичную музыку, далее - занятия на тренажерах, потом - душ (бассейн вселял в нее ужас). Это придавало силы, энергию и ощущение блаженства. Но это своеобразное наслаждение удовлетворением жизнью еще более усиливалось от осознания своей гармонии с природой, со своей зимой. Зима была здесь рядом, за стеклянной стеной, ложась белой пелериной уютного снега на обнаженные кусты и ветви деревьев, окружавших дом.

Из гимнастического зала можно было попасть на кухню или в холл. Рядом с кухней располагалась столовая и чуть дальше - малая гостиная, предназначенная лишь для отдыха. Большая же гостиная служила для приема немногочисленных гостей. Малая гостиная граничила с шикарной библиотекой, в которой хранились собрания сочинений великих прозаиков и поэтов, научные труды по психологии и психиатрии, работы по архитектуре, скульптуре и живописи, книги о различных направлениях в искусстве, разнообразные справочные материалы, документальные и научные сведения, в основном из области истории, географии, астрономии и астрологии, философские труды Диогена и Софокла, Канта и Фейербаха, Ницше и Беркли, а также некоторых других мыслителей. Особое место было уделено мистике и фантастике: Эдгар По, Генри Джеймс, Клоран, Шарль Бодлер. А также Монтень, Рембо, маркиз де Сад и, конечно же, Библия. В самом отдаленном крыле дома находилась мастерская-ателье Патрика, где он ваял. Милен же предпочитала работать в своем кабинете, который больше был похож на мини-студию.

Добравшись до своей спальни, Милен, немного прихрамывая, прошла в ванную комнату, где пустила горячую воду в огромную круглую ванну. Прежде она никогда не принимала ванн, потому что панически боялась воды. Только душ. Но сейчас ей было необходимо расслабиться, пусть даже столь пугающим способом. Теперь даже страх стал ей безразличен. Милен подошла к зеркалу во всю стену и взглянула на свое отражение. Она была так утомлена, что даже не сняла грим после концерта: густой слой белил, покрывавший осунувшееся лицо, темные вызывающие тени, еще больше выделявшие ее глаза, ярко накрашенные губы, немного сбившаяся прическа... О да, это напоминало манекен! Единственное, что противоречило рисованному, неестественному образу, - взгляд. Не пустой, безжизненный, а тяжелый, давящий, не излучавший ничего, кроме дикой усталости, причем не столько физической, сколько моральной. Милен посмотрела в глаза собственному отражению, а потом закрыла лицо руками, оперевшись о зеркальный столик. Некоторое время она стояла не двигаясь, но потом, не меняя своего положения, открыла кран с холодной водой и тупо уставилась на мощную, бьющую струю воды. Брызги резво разлетались в стороны, сверкали в яркой освещенности помещения игривыми огнями, они сияли жизнью. Вновь зазвонил телефон. Милен лишь взглянула на аппарат, висящий на стене в метре от нее. Нужно было только протянуть руку и взять трубку. Но она не сделала этого. Завтра... Она набрала полные ладони ледяной воды и плеснула ее себе в лицо, растирая размытую краску дрожащими руками. Освежающая прохлада не дала желаемого результата: в висках все так же стучала кровь. Она вновь взглянула на свое размалеванное отражение и цинично усмехнулась:

- Так тебе намного лучше!

Ванна была уже полная; влажный, обволакивающий пар витал над горячей водой, обещая расслабление и наслаждение. Нужно было раздеться, но это было так мучительно трудно. Свинцовая тяжесть налила все тело. Было желание лишь опустить плечи, опереться на что-нибудь и закрыть глаза. Однако Милен опять заставила себя бороться с одолевающей ленью. Она стянула с себя одежду так, будто это доставляло ей невыносимую боль. Милен даже забыла о своем безумном страхе воды. И только когда ее нога коснулась горячей воды, ее будто удар тока прошиб. Милен на миг встрепенулась, но не придала этому особого значения. Это лишь ванна... Она изнеможденно опустилась в горячую воду, ощущая лишь приятное приближение спокойствия и умиротворенности. Некоторое время она лежала, запрокинув голову назад, на край ванной, закрыв глаза, и глубоко дышала. Хотя она ежедневно уделяла спорту около 3-4 часов, мышцы ее ныли безбожно, и ничто не могло снять напряжения. В конце концов, не так уж и легко изображать счастье на сцене, когда на душе кошки скребут.

На миг в ее затуманенном мраком безразличия разуме возник все тот же вопрос - "Почему?", но углубляться вновь в тупиковые лабиринты психологии брачных отношений у Милен не было ни сил, ни желания. Оставаться в сознании было так невыносимо трудно, ее душа тянулась в другой мир, туда, где нет лжи и лицемерия, цинизма и подхалимства, неверности и предательства... Туда, где спят влюбленные... Но этот мир был так далек от нее. Он был близок и реален лишь для воскресшей Тристаны и бедной Хлои. Теперь рай был их миром, но для Милен, в отличие от ее героинь, он был недостижим. Единственным пределом, куда пока добирался ее разум, был мир снов. Хотя для Милен этот предел был сущим кошмаром и, ища в нем покой, она находила лишь полночные ужасы, все равно она стремилась туда, где ей было плохо. И сейчас ей хотелось опять туда вернуться. Покориться и забыться. И она заснула.

Сколько она проспала, Милен не помнила; проснулась она от холода, сковавшего ее ничуть неотдохнувшее тело. Милен удивленно осмотрелась, смутно соображая, что заснула прямо в ванне. На сей раз вид воды, кажется, прояснил ее сознание и привел в неописуемый ужас. Она мгновенно, несмотря на усталость, выпрыгнула из ванны и, закутавшись в теплый махровый халат, кое-как добралась до постели, с треском выдернула телефонный провод и, буквально рухнув на кровать, вновь заснула.

Белая вязкая дымка плыла меж каменных, поваленных наземь памятников, меж обнаженных, замерзших деревьев, среди которых скакал молодой олененок. Старое, заброшенное кладбище... Запорошенные снежком дорожки... Души покойных, витавшие в этом последнем пристанище останков, которые прежде именовались человеком, соприкасаясь друг с другом, сливались в единый густой туман, казавшийся сладковатым на вкус. Они отчаянно старались задержаться здесь, на Земле, в этом злом, отвратительном, эгоистичном, но все же родном и неповторимом мирке, оттягивая момент неумолимо приближающегося Страшного Суда, который неизменно развеет этот "душевный" туман, обрекая одних на вечную смерть, а других - на вечную жизнь. Но были и те единственные, не ангелы и не демоны, не грешники и не праведники; те, кто удостаивался чести быть отвергнутым и Богом и Дьяволом; те, кто были сами по себе; те, кто был рожден страданием, ненавистью и разочарованием... Они навсегда оставались в городах мертвых в беспокойстве и страхе перед своей вечностью; они бродили по темноте и пустоте; они пили слезы скорбящих и смиренных; они влачили проклятье всего мира и того, что было выше человеческого разума. Они были призраками, не знавшими ни при жизни, ни после смерти того, что называется счастьем. Порой они навевали на обывателей суеверный страх, граничащий с умопомешательством. Порой это чувство перерождалось в горесть и печаль утраченного. Порой - в чувство вины, но непогрешимости, которое все же никак не могло сблизить призрака и человека, испытывавшего это чувство. Эта встреча могла длиться лишь мгновение и лишь там, где была призрачная обитель умершей любви; у той каменной плиты, покрывшейся плесенью забвения, которая навеки становилась непреодолимой преградой для двух некогда любящих сердец и омывалась слезами беспомощности того, кто еще дышал, но при этом был мертв. Картина эта становилась еще более мрачной и невыносимой, когда на миг две любящие души все же соединялись в немом объятии, которое не несло ничего, кроме еще более сильной боли и обиды на Смерть. И даже тихая прогулка по зимнему кладбищу со слезами умиротворенности и обреченности на глазах, со смиренной, грустной улыбкой, тронувшей бледные губы призрака, вкусившего ужас и горечь разлуки и осознавшего невозможность что-либо исправить, не могла избавить их от ощущения индивидуального апокалипсиса, которое уносит каждого в бездонную пропасть противоречий, страха, печали и слез. Молчание и наслаждение скупыми минутами, проведенными вместе, покоряли призрака и человека, его и ее, Патрика и Милен. Мгновения встречи улетучивались, исчезали, испарялись, оставляя лишь зловещий шепот:

- Пора прощаться... Прощайтесь... Время прощаться... Не сожалейте, прощайтесь...

Вновь обрекать себя на вечное одиночество было страшно и, казалось невозможно. Но минуты действительно улетали...

Они еще крепче обнялись, прижались друг к другу, не желая отдавать свою половину неизведанному и пугающему пространству небытия. Но судорожные объятия, полные ужаса и отчаяния, попытки удержаться рядом не могут противостоять Времени, которое, уходя, все также шепчет:

- Прощайтесь... Не сожалейте... Прощайтесь...

Она вновь прижалась к нему, положив голову ему на плечо и закрыв глаза, а он медленно и успокаивающе гладит ее по голове.

- Прощайтесь... Прощайтесь...

Пора... Она отстраняется и делает нерешительный шаг в сторону.

- Прощайтесь...

Она оглядывается и их взгляды, исполненные невыносимой боли, страданий и мук, встречаются. Уйти или остаться?.. Повернуться и убежать прочь или броситься к нему, вызывая время на нелепую дуэль?.. Что дальше? Шаг назад или вперед? Конец или начало? Смерть иди жизнь? Холодная вечность или короткий, но страстный миг, полный любви?..

- Прощайтесь... Прощайтесь... Прощайся... Проснись... Проснись... Просыпайся, Милен!!!

Милен с трудом приподняла отяжелевшие веки. В голове все еще стучали слова: "Прощайтесь... Прощайтесь...", а слезившиеся глаза слепил яркий, неприятный свет. Она вновь зажмурилась, чувствуя, как сон опять наваливается на нее. Но что-то не давало ей полностью расслабиться. Кое-как оперевшись на руки, она перевернулась на спину и осмотрелась: рядом сидел Луи Бертран.

- Ну, слава Богу! - сказал он. - Я уж думал, что ты не проснешься вообще.

Увидев его, Милен не удивилась, так как была еще не способна на какие-либо эмоции, а лишь зевнула и хриплым голосом спросила:

- Сколько... сколько сейчас?

- Полпервого.

- Так рано?!

Милен снова зарылась в подушки и попыталась натянуть на себя покрывало, но на нем сидел Луи. Только сейчас до нее дошло, что рядом кто-то есть. Вот теперь это показалось ей странным. Она вновь повернулась к доктору.

- Луи, а что ты здесь делаешь?

- Я пытался дозвониться до тебя всю ночь, но никто не брал трубку.

Они оба взглянули на телефон, валявшийся на полу с выдернутым проводом. Милен виновато улыбнулась и пожала плечами.

- Я не хотела, чтобы меня кто-нибудь беспокоил. Я так устала после концерта...

- Я понял.

- А что случилось, собственно говоря? Неужели, - она усмехнулась, - так понравилось мое вчерашнее шоу, что не терпелось поздравить?! Я что-то не припомню тебя в рядах толпы, да и в рядах моих поклонников также.

- Я не видел твоего шоу, так что ничего не могу сказать, но...

- Продолжай, Луи,- попросила она. - Я слушаю.

Бертран поднялся и стал мерить шагами комнату. Милен уселась на постели по-турецки, следя за движениями Луи. Она видела волнение, сквозящее в его взгляде, видела немного трясущиеся руки, нервно теребившие петлицу пиджака.

- Что случилось? - повторила она вопрос.

- Я только что из Швейцарии.

Что-то больно резануло Мялен по сердцу, она напряглась. Ей вдруг снова привиделся ее сон. Прощайтесь... Прощайтесь...

- Мне вчера позвонил друг, мы с ним вместе изучали медицину в Университете. У него сейчас клиника в небольшой деревушке Спиз недалеко от Утендорфа... Так вот, ему сообщили, что срочно нужна помощь медиков. Врачи съезжались со всей окрути... .

Он остановился у окна, повернувшись к ней спиной, и замолчал. Причинять боль другому всегда труднее, чем испытывать ее самому.

- Луи, только не молчи! - Милен подскочила к нему и, повернув его к себе, неуверенно, боясь услышать ответ, спросила: - С ними что-то произошло?..

О, с какой бы радостью Луи возложил эту миссию на кого-нибудь другого! Стоять здесь с новостью, камнем лежащей у него на сердце, смотреть в ее испуганные, растерянные глаза и предчувствовать, что произойдет с ней, когда она узнает, было сущим кошмаром для него. Он знал, каким это будет ударом для Милен, ведь последнее время от навалившихся проблем она стала еще более чувствительной и очень-очень ранимой.

- К сожалению, Милен...

- О, Боже! - она закрыла лицо руками.

Луи решился. Убивать медленно - еще более бесчеловечно, чем мгновенная, но насильственная смерть.

- Прогноз на будущие сутки опоздал по глупой случайности. Туристов не предупредили. А погода там очень изменчива...

Милен, казалось, не слышала его.

- ...Сошла лавина. Они были как раз на третьем уровне...

- Лавина?.. - Милен отступила назад, ее руки безжизненно, опустились, она мотнула головой. - Они?.. - она боялась произнести то слово, которое пришло ей на ум.

Луи обнял ее, даже и не надеясь, что дружеское объятие хоть как-то уменьшит причиняемые ей страдания. В мгновение Милен лишилась не только семьи. Она лишилась разума, эмоций, жизни. Тот стержень, на котором держалось все ее существование, лопнул, оставив Милен без опоры, заставив согнуться под безжалостным напором злого рока.

- Все было очень быстро... Поверь, они даже испугаться не успели. Патрик (Луи почувствовал, как рука Милан судорожно сжалась в кулак, комкая лацкан его пиджака) подмял девочку под себя. Он дал ей лишние минуты жизни, он согревал ее своим теплом... Когда сошла лавина, тут же были организованы поиски. Но их сумели достать лишь через полтора часа. Патрик... он задохнулся... сразу же, он не мучился...

Но разве могли слова о том, что он не мучился, принести хоть какое-то облегчение, когда был ужасен сам факт - они мертвы!!

- Когда достали Ники, ее сердце еще билось...

Милен встрепенулась и с надеждой заглянула в глаза Луи.

- Неужели, она жива?! Луи, она жива?!! - воскликнула она, чувствуя, как заколотилось ее сердце.

- У нее была тяжелая гипотермия. Врачи были бессильны...

Он не знал, что можно еще сказать. Луи был потрясен не меньше Милен, хотя как это можно сравнивать.

- Им не было больно, Милен...

Она грубо оттолкнула его и закричала:

- Не было?!! Откуда ты, черт возьми, знаешь?! Откуда! ТЫ был на их месте, или может быть Я?!! Ты чувствовал смерть, видел ее? Нет, нет и нет!!! O, Господи! Всего пять лет... Пять лет! Она же и жизни-то толком не видела... Девочка моя...

Милен, вцепившись себе в волосы, металась по комнате, как сумасшедшая. Некоторые люди при подобных известиях не верят в несправедливость судьбы и Бога, не верят в смерть близких, так как "в их ближайшие планы это не входило". Милен научилась верить во все так же, как верят во все маленькие дети. Единственное, что отличало ее от детей, это то, что дети, даже поверив в смерть, не могут осознать всю серьезность и трагичность происходящего, не могут представить последствий. Те жалкие эмоции, которые они испытывают, отнюдь не низвергают их ниц. Эмоции заставляют их плакать, но слезы эти такие же, какие дети проливают из-за сломанной игрушки или некупленной конфеты. Просто предмет жалости сменился, чувства тоже немного изменились и их новизна "забавляет" детей. Они предаются изучению своего нового состояния, а не скорбят по усопшим. Дети жестоки, потому что не понимают. Милен понимала все, кроме одного - что будет дальше?

Внезапно она остановилась и уставилась в зеркало на свое отражение.

- А Патрик? Я же любила его. Пусть порой мы не ладили, но я же безумно любила его! Ну, почему самые прекрасные дни заканчиваются в страдании и ненависти? Почему нужно расплачиваться своим счастьем?! За что?!!

Милен стала бить по зеркалу руками все яростнее и яростнее, не ощущая боли, не ощущая мелких кусков стекла, безжалостно резавших плоть и застревавших в ней. Луи схватил ее за талию и оттащил от зеркала. Волосы Милен растрепались, ее руки, лицо, халат были в крови, глаза сверкали бессильной злобой и... страхом.

- Лоранс! - позвал Луи прислугу. - Лоранс! Господи, да кто-нибудь помогите же!

Прибежала взволнованная и напуганная Лоранс и, увидев то, в каком состоянии находилась Милен, заохала, запричитала, но Бертран оборвал ее и попросил принести его докторскую сумку с переднего сиденья его машины. Сам же попытался успокоить Милен, бившуюся в истерике в его руках. Она сумела вырваться и стала безрассудно крушить все в спальне. Она сломала стул, разбила вдребезги все трюмо, смахнула с ночного столика вазы с цветами, с диким ожесточением швырнула в напольную вазу из китайского фарфора телефонный аппарат. Луи пытался остановить ее, но она не реагировала на него. Внезапно в этом вселенском погроме она наткнулась на их семейную фотографию, сделанную пару месяцев назад в тот день, когда она вернулась из турне. Некоторое время она смотрела на улыбавшиеся и, казалось, счастливые лица.

Вообще, человек обладает потрясающей способностью - что имеет, то не ценит, не бережет, может быть, даже пренебрегает. Но зато, когда он лишается, теряет это, наконец-то он осознает, что прошлого не воротишь, и начинает сожалеть и рыдать. Но... поздно. Время ушло и ничего не изменишь.

Милен испытывала то же самое, смотря на запечатленное мгновение жизни. Слеза упала на рамку, на стекло, постепенно расползаясь в стороны, искажая облики Патрика и Доминик. Слезы закапали чаще, скрывая под своей соленой горечью улыбки, пылавшие жизнью. Милен бережно прижала фотографию к сердцу, запрокинув голову назад и глотая слезы. Но вдруг из ее груди вырвался вопль досады, смешанный со всеми чувствами и эмоциями, вызванными ужасом утраты, и Милен швырнула фотографию об пол.

- Милен, не надо...

Луи вновь попытался ее ухватить, но она увернулась и опять начала бить и ломать все, что попадалось под руку. Увидев, в конце концов, безуспешность своих попыток остановись ее, он опустился на еще целый стул и стал просто следить за ее действиями. Но когда крушить было уже нечего, Милен бросилась на кровать и зарыдала, рвя ногтями подушки и простыни.

В это время прибежала Лоранс с сумкой, и Луи стал скрупулезно, не торопясь, готовить двойную дозу успокоительного для Милен.

- Лоранс, не могли бы вы принести ей что-нибудь переодеться, - попросил он. - Она вся в крови.

- Конечно, мсье.

- И еще. Захватите, пожалуйста, бинты и вату. Ей нужно промыть раны.

- Хорошо.

Она ушла, а Луи, выпустив из шприца воздух, присел на кровать и взял руку неюного притихшей Милен. Она не сопротивлялась, она лишь прошептала:

- Где они?

Луи ввел успокоительное и внимательно посмотрел на нее: она лежала на спине, бессмысленно уставившись в потолок.

- В морге.

- Я, наверное, должна опознать их? - Милен повернулась к Луи.

- Сейчас ты будешь отдыхать.

- Но я... должна?

- Я, как лечащий врач, могу засвидетельствовать и опознать тела. Тебе же не следует их видеть.

- Не следует? Но почему?

- Это зрелище не из легких. Похоронами могу заняться тоже я. Скорее всего, мы так и поступим.

- Ты хочешь, чтобы я не видела их?! - Милен резко села в кровати. - Луи, это единственные близкие мне люди! И теперь я их потеряла. Я больше никогда не увижу их. Если раньше я подолгу их не видела, то я хотя бы могла вернуться домой и там бы меня ждала семья, те, кого я действительно любила, для кого была готова на все, кроме одного - бросить работу. Сейчас я этого лишилась. Я абсолютно одна. Но что я... Патрик, Ники... они мертвы... Как же так? Где же справедливость? Там должна быть я, но не пятилетний ребенок! А что же на деле? Моя девочка в морге... и Патрик... А я здесь, в тепле и роскоши... А ведь во всем виновата лишь я... Это из-за меня они поехали в этот проклятый Утендорф! Нет, Луи! Я не позволю... я не должна позволять тебе заниматься моими делами. Ты мой друг, но... это мое горе, моя боль, и мне самой придется это пережить. Я еду в морг. Я должна...

Она с трудом поднялась на ноги, чувствуя, как все ее тело снова наливается свинцовой тяжестью, ноги подкашиваются, а веки вновь слипаются. Но она боролась. Лоранс принесла бинты, вату, антисептический раствор и пижаму для Милен, но та потребовала темный костюм, сообщив, что едет в морг. Лоранс удивленно взглянула на нее, потом на доктора, понимая, что в таком состоянии Милен далеко не уедет, и попыталась возразить. Но Луи жестом остановил ее и, отведя в сторону, тихо прошептал:

- Не надо, оставьте ее. Я дал ей успокоительного, и она скоро заснет.

Милен действительно, сделав пару шагов, споткнулась и упала бы на пол, но ее успел подхватить Луи. Она была слишком обессилена еще после вчерашнего концерта, к тому же, такое известие... Успокоительное подействовало быстрее, и она заснула. Луи перенес ее на кровать. Он промыл ей раны раствором, перебинтовал руки и, попросив Лоранс переодеть Милен и не беспокоить ее больше, спустился вниз, в гостиную.

Только Луи уселся на диван, как в комнату вошел улыбающийся Алан. Его цветущий вид резко диссонировал с трауром, окутавшим этот дом.

- Привет! - Алан протянул руку Луи. - Ты чего тут? У нашей звезды что, депрессия? Или как?

- Здравствуй, Алан, - сухо произнес Луи и так взглянул на него, что у того улыбка сразу сошла с лица.

- Отчего такое выражение, а? Неужели все так серьезно?

Он уже начал беспокоиться.

- Слишком серьезно. Но дело не совсем в Милен.

- Я не понимаю.

- Слушай, Алан. Я уже не знаю, что мне ей сказать. С таким сталкиваешься не каждый день. Особенно, если это случается с твоими друзьями или близкими. Мне ужасно жаль ее... Боже, если бы я мог что-нибудь сделать!

Алан непонимающе смотрел на Луи.

- Да в конце концов, - воскликнул он, - Что случилось? Что здесь произошло?

Луи с болью во взгляде посмотрел в сторону Алана.

- Они погибли...

Алан оторопел.

- Кто?

- Патрик и Ники... Лавина...

У Алана буквально подкосились ноги и он рухнул в кресло. Будто нож гильотины сорвался и размозжил и без того хрупкое существование его одинокого мирка.

- О, нет...

- Как ни прискорбно, но это так.

- Это же крах... Kонец всего... Бедняжка... как она?

- А как ты думаешь? В шоке.

- Мне нужно к ней.

- Она сейчас спит. Разгромила всю спальню, порезала себе все руки. Я дал ей успокоительного.

- Что же теперь с ней будет?

- Будет продолжать жить. Что ей еще остается? В первое время будет очень трудно. Но что поделаешь? Такова жизнь. Она имеет странную особенность кончаться внезапно. Со временем боль стихнет и уйдет. Забыть она, я уверен, ничего не сможет. Но ощущение потери уже не будет таким острым, как сейчас.

- Так говорят все обо всех. Но она не как все. Она и так много перенесла. А теперь это... Она окончательно сломлена. И дай Бог, чтобы она нашла в себе силы подняться на ноги... Хотя, как сейчас можно говорить о смирении, когда рана еще так свежа... Верно говорят, беда не приходит одна...

- Да уж...

Что еще можно было сказать сейчас? Все слова воспринималась теперь как пустая болтовня. Но оставаться наедине со своими мыслями, которые были прикованы лишь к вопросу о бренности и хрупкости человеческой жизни и которые беспощадным огнем жгли мозг, было тоже невыносимо.

- Как это произошло? - тихо спросил Алан. Но для него это было по сути безразлично. Он просто пытался хоть как-то отвлечься.

- Когда сошла лавина, врачи потребовались со всей округи. Там был и мой старый знакомый, врач. Он как раз осматривал Патрика. В его записной книжке нашел мой телефон, позвонил мне, чтобы я связался с его родными. Он вообще не знал, есть ли у Патрика родные.

- Господа, - сказала вошедшая Лоранс, - предложить вам выпить?

Алан взглянул на нее отсутствующим взглядом.

- Пожалуй, кофе... Без сахара, крепкий...

- Спасибо, но мне ничего не надо, - поднялся Луи. - Я уже ухожу. Поеду в морг. Алан, ты побудешь здесь?

Он кивнул.

- Хорошо. Сейчас ей не надо быть одной.

- Не беспокойся. До встречи.

- До свидания, - Луи глубоко вздохнул и ушел.

А Алан остался сидеть в гостиной, скрестя пальцы и смотря в пол. Лишь один вопрос вертелся у него в голове: " Что дальше?".