Книги о Милен Фармер

Смерть всегда ассоциируется с чем-то ужасным, темным и мрачным. Когда она величественно и бесподобно входила в чей-то дом, жизнь, это непостижимое, таинственное состояние души, беспрекословно преклоняла дрожащие колени перед владычицей судеб, прекращая пульсировать, биться и стенать. Все вокруг замирало в пугающем ожидании вечного траурного ритуала, который заставлял цветы увядать, Небеса - плакать, людей - горбиться. Никто не мог противостоять ей, рожденной дикой. Рожденной страхом. Рожденной, чтобы не умирать. Рожденной, чтобы умертвлять.

Трусливый человек всегда пытался с ней бороться, подозревая в этом собственную глупость. Человек был настолько самолюбив и эгоистичен, что не мог принять столь низменного исхода, каковым он считал смерть. Он не мог представить, как через мгновение, которое называется жизнь, его благородное, холеное тело предадут холодной, грубой земле, где тысячи мелких червей вгрызутся в остывающую плоть, превращая ее из предмета восхищения в "обеденный стол". Он не мог смириться, что жизнь, пылавшая страстями, оборвется в яме, за пределами которой нет ничего, кроме мглы. В голове не укладывалось, как его личность зароют в планету и предадут забвению.

И тогда человек придумал Бога и Дьявола. Да, именно Дьявола. Человек был готов гореть в аду вечность, но не умирать. Не важно какая, лишь бы вечная жизнь. Человек льстил себе, придумав Бога и рай. Все, что он не мог объяснить, все, чего боялся и чем восхищался, абсолютно все слилось в то, что назвали Богом. Единственное, что еще отталкивало человека от всепоглощающей веры в Бога, это была смерть. Она обрывала веру и надежду. За миллионы лет человек так и не нашел противоядия против ее удушья. Но теперь, когда появился Господь, "хомо сапиенс" решил и эту проблему, объявив, что жизнь вечна. Просто земная жизнь - это фаза вселенной, которая проходит быстро, а повторяется постоянно. "Умереть невозможно! - заявил он. - Бог дарует вечную жизнь в раю! И обрекает на вечное существование, то есть страдания, в аду!"

Иными словами он тешил себя надеждой, что смерть - это переход от праведного к лучшему, от грешного - к худшему. Но объяснить смерть он все же не мог. Он все так же ей подчинялся. И никто не мог точно сказать, правда ли все то, о чем мечтал человек, или нет. Человек надеется. Надеется на то, что высшие силы все же есть, и они стоят выше смерти, и они позаботятся о его трухлявой душонке. Надежда - это хорошо. Но и она когда-нибудь умирает. Пусть даже последней.

На протяжении всего своего существования человек пытался представить жизнь более существенной и могущественной, чем есть на самом деле. Он никак не принимал во внимание то, что какой бы грандиозной и неповторимой ни была жизнь, она всегда наталкивалась на непреодолимую преграду, на старуху с косой. Человек возвел жизнь в ранг чего-то светлого, божественного и непоколебимо вечного. Смерть же оказалась игрушкой Дьявола, беспомощного перед Господом...

Но все это было лишь плодом болезненного воображения человека, судорожно пытавшегося найти лазейку в вечность. Это была бесполезная борьба со временем. Но победный конец всегда был предрешен отнюдь не в пользу людей. Побеждала "мерзость", которой считали смерть. На самом деле, в своих попытках обмануть себя же человек очень преуспел, упустив, однако, из виду то, что той высшей силой, у которой он из века в век искал спасения от смерти, и могла быть сама Смерть. Он восхвалял эту силу, обожествлял, строил ей храмы, где поклонялся ей, называя ее Господом своим, а себя - рабом божьим. А старуха лишь срезала очередным взмахом косы новые головы и замахивалась вновь, в то время, как людишки покорно и подобострастно расшибали себе лбы, пытаясь у смерти вымолить жизнь... И мгла становилась вечным саваном для тех, кто надеялся увидеть вместо зловещего черного капюшона белые одежды. Мгла ввергала в неизвестность и панику перед ней...

Но для Милен мгла была не вестницей наступившего конца; она была лишь слабым спасением от навязчивого света. Темнота, и лишь темнота, была приемлема сейчас, в дни траура. Никто и ничто не может быть светлым в то время, как на душе у Милен абсолютный мрак.

С момента, как она узнала о трагедии, прошли лишь сутки. Когда она очнулась от снотворного, все произошедшее показалось ей сном. Очередным ночным кошмаром, к которым она давно уже привыкла. Но достаточно было взглянуть на царивший в комнате хаос, как тут же все становилось на свои места, и страх вновь закрадывался в потаенные уголки израненной души. Милен хотелось убежать от своих горестных дум, от воспоминаний, но это было невозможно. Ее везде настигали образы Доминик и Патрика. Они, как бестелесные создания, витали в опустевшем доме и постепенно сводили Милен с ума. Она была в своеобразном ступоре. Ее отрешенное состояние граничило с бредом. Она сама словно призрак бродила по комнатам, нигде не находя себе места. Весь дом как бы окунулся в омут мрака и тишины. Все окна были зашторены и не пропускали ни лучика света. Теперь в этом склепе, где царило одиночество, не было ничего, что могло бы согреть сердце Милен. Заставить его биться с новой силой. Нет, теперь этот "орган жизни и смерти" лишь слабо трепещал в ее груди, выполняя только природные функции. Ее сердце потерялo способность чувствовать, реагировать на что-либо; теперь оно замерло в своем безразличии. Оно глухо стучало, но уже не в том ритме, что прежде. Его удары были ударами часов скорби, гласивших ежесекундно о ничтожности наступившего бытия.

В своих сомнамбулических хождениях по дому Милен искала что-то, что, все же, могло напомнить ей о злой утрате. Теперь она везде пыталась найти встречи со своими воспоминаниями, со своим прошлым. Она вновь и вновь бередила свою рану, заставляя сердце обливаться кровью. Нет! Она не хотела предавать забвению то, что безгранично обожала! Она не желала отрекаться от своих высоких чувств в пользу смирения! Она не могла допустить, чтобы этот смертельный рубец, раскромсавший всю ее жизнь и принесший одни лишь страдания и муки, затянулся навеки! Ни в коем случае! Оставить открытой рану и не давать ей затянуться - это ли не желание смаковать каждую секунду уходящей жизни?..

Но пока ее попытки воскресить в памяти образы Патрика и Доминик не приносили даже слабого ощущения счастья, испытанного от прожитых дней. Везде мерещащийся смех Ники еще больше резал душу. Он был как крик младенца, слишком рано и слишком несправедливо поверженного злым роком. Где же был Господь, когда хрупкая грудь ребенка в последний раз вздымалась под суровым холодным покрывалом снега? Не это ли еще раз доказывает величие Смерти?!

Снег... О, как Милен любила его! Мягкие, нежные снежинки, словно феерические бабочки, низвергались с темных небес, неся в остывающий мир умиротворение и навевая магические отблески давно минувшего детства. Каждая из дочерей Зимы была необыкновенно прелестна и столь же необыкновенно одинока в своем обреченном полете. Их недолгая, но увлекательная жизнь длилась лишь от Неба до Земли, от рождения до смерти. Выделывая потрясающие па, кружась в снежном вихре предсмертного танца, эти неземные балерины стремительно неслись к своему концу, к земле. Тогда они были действительно великолепны! Они приковывали внимание, заставляя наблюдателей содрогаться от переполнявшей их эйфории. Они завораживали своим совершенством и грацией. Их изящные, плавные движения не могли никого оставить равнодушными. Но, падая на землю и смешиваясь с вечными снегами, с теми, кто еще недавно так же, как и они, порхал в воздухе, снежинки обезличивались, умирали, становясь массой. Милен любила наблюдать за столь трагическим концом миллионов снежных хлопьев. Порой эта агония дочерей Зимы напоминала Милен ее собственную жизнь. Пока ты одинок - ты красив и прелестен, твой жизненный танец знаменит и замечен, ты сам себе Бог и идеал для других. Ты личность, которой стоит восхищаться. Но лишь соприкоснувшись с массой, ты теряешь себя, свой облик. Ты умираешь. "Уж лучше быть нетипичным, эксцентричным позвоночным, чем ископаемым, затасканным и использованным", - порой говорила Милен. И что же? Она любила снег. Она любила свою дочь и Патрика. Но вряд ли суровое Провидение могло допустить такой двойственности в чувствах Милен. И ей не был дан выбор. Все разрешилось само собой. Те, кого она обожала, пали жертвами не меньшей страсти Милен - снега. Эти прелестные, божественные создания, дышавшие красотой и вечной молодостью, эти витиеватые готические снежинки стали рычагом смерти. И именно тогда, когда сами закончили свой звездный путь с Небес и смешались с вечными снегами, превратившись в безликую, бесформенную, упругую массу сырого снега, они подмяли под себя и тех, кому еще рано было оставлять этот мир и исчезать в нирвану. Снег убил Патрика и Ники. А Милен любила их всех. Хотя теперь она не знала, что ей любить, а что - ненавидеть. Милен была будто подвешена в воздухе, между небом и землей.

Но что же у нее теперь осталось? Скорбь, отчаяние, одиночество... Что еще? Лишь заводной детский смех Ники, свирелью щебетавший в ее голодной памяти. Милое детское личико с доверчивым и открытым взглядом. Наивные, но любопытные речи о добре и зле, о любви и ненависти. Уже тогда Ники понимала так много. "Прощай?!! Зачем ты так говоришь, мама, я же вернусь!!!"

А Патрик? Он навсегда остался в памяти Милен добрым, нежным, понимающим и очень-очень любимым... У всех есть свои недостатки, но сейчас мысль о них казалась нелепой. В сознании Милен его образ был непогрешим. Как можно было говорить об их частых в последнее время ссорах, когда перед глазами стоял тот облик Патрика, который глубоко врезался в память Милен: грусть и печаль, застывшие в его глазах, легкая улыбка, пропитанная умиротворенностью, непослушный локон темных волос, спадавший на большой открытый лоб, мягкая аккуратная щетина, которая забавно щекотала губы и шею Милен, когда они оставались наедине, его излюбленная поза "полулотоса"... Но в эту идиллическую картину безжалостно врывались последние жестокие слова Патрика: "...извращенная похоть... дикость гермафродитизма... язык не поворачивается назвать тебя матерью... ты сломаешь жизнь Ники... восковая кукла заменяет ей мать... то, что ты называешь чувствами, давно уже умерло между нами... мне не нужны лишние воспоминания... поздно... поздно... поздно!!!"

Теперь эти слова приносили еще большую боль, но вызывали отнюдь не гнев, а чувство вины и признание этой вины собой. Да, она действительно была виновата в их разрыве, а, следовательно, и в отъезде и в... смерти. Ужасно было признавать себя плохой, недостойной матерью, которая поглощена лишь созданием вокруг себя ореола таинственности и загадочности, а интересует ее не семья, а прежде всего ее работа... Хотя то, чем она занимается трудно даже назвать работой... Да, все его слова оказались горькой и очень жгучей правдой. Но с этим приходилось мириться.

Внезапно сознание Милен затуманилось, и вместо слов Патрика прозвучали и отдались эхом другие зловещие слова:

- ...И если у тебя будут дети, то дьявол заберет себе твое чертово отродье! Ты потеряешь их так же, как я потеряла Жаки! Ты потеряешь всех, кого любишь!..

Та женщина... женщина у больницы, чей сын стрелял в Милен. Вот она опять перед глазами. Ее сумасшедшие речи, ее дикий гнев, ее безумно сверкавшие глаза, налитые ненавистью, ее поседевшие растрепанные волосы... О, как хотелось Милен не верить в ее чудовищные проклятья! Как ей хотелось верить всем, кто убеждал ее в том, что эти слова - бред сумасшедшей! О да, она так и сделала. Она забыла их, так как не поверила. А зря... Ее проклятия были слишком сильны и слишком справедливы. Но причем же здесь Ники и Патрик? Страдать должна была лишь она - Милен!

Милен с ужасом огляделась вокруг и увидела Алана, поднимавшегося по лестнице. Он с удивлением и сочувствием посмотрел на Милен, безумно шепчущую какую-то бессмыслицу.

- Милен, ты в порядке?

Но она лишь сверкнула глазами и, заломив руки, прошептала:

- Та женщина... Она прокляла меня... прокляла, помнишь? Меня...

Милен опустила голову и взглянула на себя, потом на Алана, снова на себя. Опять она проиграла! Она ошиблась и в этом! Причем очень жестоко! Это были реальные проклятия. И они осуществились.

- Нет, - прохрипела она, ее ноги подкосились, разум помутнел, и она, прислонившись к стене, стала медленно сползать по ней на пол.

- Как бы я хотел поменяться с тобой местами, - тихо сказал Алан. Он присел рядом со сжавшейся на полу Милен.

- Лишь бы ты не страдала...

Алан заботливо и нежно погладил ее по голове и крепко прижал к себе. Она же, опустив голову, содрогалась в беззвучных рыданиях.