Книги о Милен Фармер

- ...Да благословенны будут эти тела, предаваемые земле. Земля к земле, прах к праху, пыль к пыли... Аминь.

Священник, закончив панихиду и закрыв Библию, перекрестил могилу, затем себя и женщину в черном, сидящую перед гробами на стуле, и, прошептав ей: "Мужайся, дочь моя", с миром покинул кладбище.

День был серым, довольно прохладным и сухим. Небо было затянуто хмурыми тучами, сквозь которые не мог пробиться ни единый солнечный лучик. Резкий холодный ветер поднимал в воздух прошлогодние перепрелые листья, которые покрывали прямые, выложенные плиткой дорожки, массивные каменные кресты и надгробия; ветер колыхал обнаженные ветви деревьев, заставляя их прижиматься почти к земле. В городе мертвых царила тишина, и лишь скорбные завывания ветра и скупые, заученные слова панихиды коробили видимый покой, витавший среди могил.

Те немногие, кто присутствовал на похоронах, - несколько близких друзей, отец Патрика и пара его коллег - отдали дань почтения покойным, выразили свои соболезнования и уверили Милен в их вечной готовности поддержать ее, а затем все постепенно покинули это неприятное место, которое у всех вызывало преждевременное отвращение. Даже отец Патрика не посчитал нужным остаться, теперь его уж точно ничто не удерживало. И он, и Милен были слишком убиты собственным горем, чтобы заниматься друг другом; поэтому обменявшись парой типичных в подобных случаях фраз, они расстались, чтобы в одиночку мучиться от будущей неизвестности. У могилы остались лишь Милен, Алан и могильщик, недовольно переминавшийся с ноги на ногу и спешивший быстрее разделаться с уже приевшимся занятием, нажав на рычаг спуска гробов.

Милен, безвольно сложив на коленях руки, облаченные в черные перчатки, сидела перед гробами из красного дерева, отделанными золотой каймой, и безучастно смотрела на них. За этими роскошными крышками скрывались все ее прежние чувства, эмоции; ее счастье и любовь остались под ними. Определенно, она умерла вместе с Патриком и Ники. Но она не плакала. Слез уже не было. Да и зачем они теперь? Разве слезами можно было помочь, можно было изменить трагическую предрешенность судьбы? Нет, сейчас слезы были бы слишком жалким и малоправдоподобным выражением того, что творилось у Милен на душе. За это говорили ее глаза, пылавшие странным, невообразимо магнетическим огнем. Но это были не те жизнерадостные искорки, прежде горевшие в них. Теперь не жизнь говорила в ее глазах, смерть кричала о своем торжестве!

- Милен, - Алан присел рядом, - Пойдем. Панихида уже окончена... Не надо травить себе душу.

- Разве я здесь из-за панихиды?!

- Я понимаю твой сарказм. Но сидеть здесь не имеет никакого смысла. Как это ни больно, как ни трудно, но надо постараться смириться. Тебе ничего не остается, как терпеть это.

- Что - "это"? Их смерть? Или мое одиночество?

- Смерть слишком жестока...

- Брось, Алан, - перебила его Милен, - она не жестока. Она несправедлива, ужасна, невыносима. Она вроде бы прибирает одного, но вместе с ним в могилу ложатся все, кто его любил. Она слишком масштабна. С ней знаком каждый, но она все равно остается тайной... Теперь мне сложно верить в то, что красота - это то же, что и смерть... Знаешь, именно время порождает смерть, смерть, которая неизменно приводит к окончательному краху. Смерть, которую люди напрасно пытаются понять, которую проклинают и перед которой заискивают, которую ищут, как успокоение, и от которой бегут, как от кошмара. Она присутствует всегда и везде. Она, конечно, стоит того, чтобы у нее консультироваться. Как, пожалуй, у некоторых ясновидцев, чей мутный взгляд охватывает далекие горизонты и от которого мы ждем очень многого... Ведь смерть знает все заранее и никогда не обманывает. В черные часы судьбы, когда глаза, полные страха, созерцают неумолимое, смерть занимает свое истинное место. Впрочем, покидала ли она его хоть на миг? Мы повсюду видим ее знаки: в смене времен года, во внезапной агонии птицы, в смерти дерева, в угасании страсти. Она довольно посмеялась над нами, над нашей бесполезной борьбой, над нашими проходящими страхами, не так ли? Слабость и колющий страх увлекают за собой человека, подавляют его энергию, крадут его последнее мужество, увлекают его в эту сарабанду, которая делает отверженными сильных мира сего... Ужасен немой крик, отлетающий от человеческого тела... Ужасен взгляд умирающего... Ужасна неподвижность мертвеца... А одиночество, - продолжила она через минуту, - в одиночестве как бы измеряешь себя. Его не избегают, если хорошо знают. Лишь в одиночестве ты начинаешь думать, анализировать, страдать, признавать вину. Но все же ты любишь его. Почему? Потому что оно, как и смерть, никогда не лжет. Оно всегда искренно с тобой...

- Ну хватит, - прервал ее Алан. - Ты начинаешь бредить. Пойдем, я провожу тебя домой. Если хочешь, я побуду с тобой.

- Не стоит, спасибо. Со мной все будет нормально.

Милен поднялась на ноги и в последний раз взглянула на гробы.

- Делайте свое дело, мсье, - прошептала она уставшему от ее умозаключений могильщику, и тот нажал на спуск.

Тела медленно, бесшумно стали опускаться под землю. Алан осторожно бросил букетик цветов на крышки гробов.

- Мир праху...

Милен как-то удивленно взглянула на него, будто Алан лгал, говоря слова прощания. Она все еще не могла поверить, что их больше нет. Но скрепя сердце, тоже бросила цветы на опустившиеся гробы. Это и был тот окончательный крах, о котором говорила Милен.

Могильщик задвинул плиту и, чинно поклонившись и получив от Алана "чаевые", удалился. Милен еще некоторое время стояла и глядела на каменную плиту с выгравированными именами, датами и словами сожаления.

Алан сильно сжал ее плечи и тихо произнес:

- Пойдем.

Милен, не отрывая взгляда от могилы, неуверенно сделала несколько шагов назад.

- Я бы все отдала, лишь бы на этой плите было мое имя, а не их... - как бы невзначай бросила она и, резко повернувшись, направилась прочь.

"Нет, ей нельзя оставаться одной", - сказал сам себе Алан и пошел вслед за ней с намерением проводить ее.

Перед воротами кладбища стояли два черных лимузина, и Милен уже села в один из них, когда подошел Алан.

- Я все же поеду с тобой... Не хочу оставлять тебя одну.

- Боишься?

- Беспокоюсь.

- Что так?! Но, вообще, спасибо. Я справлюсь сама. Я должна... Теперь я все должна делать сама. И не нужно обо мне беспокоиться, я перетерплю... Прощай, Алан...

- Милен...

Шофер закрыл дверцу и, сев за руль, включил зажигание.

- Милен! - крикнул Алан еще раз вслед удаляющемуся лимузину.

"Она хочет показать всем, что сильная, что справится. Показывает свое ложное смирение. Бог мой, но ведь в глазах ее застыл страх! Нет, ей нужна сейчас забота, и отнюдь не друзей. Родители. Ведь несмотря на все разногласия, ближе отца и матери у нее больше никого нет... Их отсутствие на похоронах, конечно, выглядит подло и низко, но... они нужны ей. И я уверен, она нужна им.

Алан сел в свой лимузин и попросил шофера отвезти его за город, в предместье.

После продолжительных и настойчивых звонков Алана дверь открыл пожилой мужчина невысокого роста, довольно крепкого телосложения, но с уже намечавшимся брюшком. Его густые темные волосы, которые, как ни странно, седина обошла стороной, были аккуратно зачесаны назад и немного набок. На нем была домашняя вельветовая куртке со стежеными манжетами и широкими отворотами, подпоясанная поясом с кисточками; из-под нее выглядывала светлая рубашка. Серые в черную крапинку брюки из английской шерсти были тщательно отутюжены; а мягкие домашние тапочки, завершавшие портрет человека, представшего перед Аланом, придавали этому мужчине еще более домашний и уютный вид доброжелательного и гостеприимного хозяина. Однако этого нельзя было сказать об его глазах. Холодный, неприветливый взгляд его серо-зеленых глаз пронзал насквозь, заставляя людей держаться на расстоянии и не особо доверять человеку со столь презрительным и высокомерным взором.

- Чем могу помочь? - сухо поинтересовался он.

- Добрый день, мсье. Могу я войти? Неудобно как-то разговаривать на пороге.

Но мужчина пропустил это мимо ушей. Он пристально вглядывался в черты лица Алана, немного хмуря густые прямые брови,

- Где я мог вас видеть, молодой человек?

- Меня зовут Алан Пуатье, я...

- А-а! - воскликнул он. - Помню-помню... Это вы затащили мою девочку в этот чертов омут!..

- Я никого никогда не принуждал. Тем более - Милен.

Мужчина скептически улыбнулся и нехотя отошел в сторону.

- Ну проходите, раз пришли.

Алан немного помялся с ноги на ногу и переступил порог.

Они прошли в гостиную, где было довольно тепло от полыхавшего в камине огня. Рядом с камином стояло кресло-качалка, в которое и опустился Жерар Клемансо, отец Милен. Алан уселся напротив него на диван, закинув ногу на ногу.

- Ну, рассказывайте, с чем пожаловали. Я что-то не припомню, чтобы за последние несколько лет моя дочь жаловала бы нас своими визитами, а тем более ее друзья.

- Вообще-то ваши семейные отношения меня не касаются...

- Это вы правильно заметили, - вставил Жерар.

- ...но я все же решил вмешаться. Честно сказать, ваше поведение меня просто шокировало.

Жерар невозмутимо смотрел в глаза Алана. От этого тяжелого, давящего и неприятного взгляда Алану стало не по себе. Жерар взял со стола портсигар и предложил Алану закурить.

- Спасибо, - Алан не без удовольствия затянулся, так как за последние несколько дней со всеми треволнениями он даже не притрагивался к своей трубке.

- Вас Милен прислала? Слабо самой приехать?

- Она не знает, что я здесь. Она не просила об этом. Просто… после того, что случилось, я считаю, сейчас ей нужна забота. А вы… вы даже на похоронах не были! - Алан входил в раж; гнев и негодование кричали в нем. - Как вы могли так поступить с дочерью? Вам мало ее трагедии?! Чего вы добиваетесь тем, что игнорируете все ее чувства?

- Минутку, - Жерар приподнялся на руках в своем кресле и с нескрываемым удивлением спросил: - О чем вы говорите? На каких похоронах я не был?! Что, черт возьми, случилось?

- Как? - Алан оторопел. - Вы ничего не знаете?

- А что я должен знать?? Вы приходите сюда, начинаете кричать, обвинять меня... И с каких это пор?! Уж, дай Бог, лет 8, как мы поссорились, и до сих пор она даже не вспоминала о нас! Ей было глубоко наплевать на нас! На наше мнение! Неблагодарная! Я всю свою жизнь положил на то, чтобы из нее получилось что-нибудь путное, а она всю свою жизнь положила на то, чтобы противиться мне! Все делала наперекор! Она игнорировала все наши советы, словно смеялась над нами!

- Мсье, сейчас не время вспоминать старые обиды. Ей сейчас очень плохо. Поверьте, ей нужна ваша забота.

- Ах, какие слова! Ей плохо и мы нужны ей! А она думала о том, что нужна нам, раньше, когда нам было плохо? Бьюсь об заклад, она вообще забыла о нашем существовании. Мы для нее пустое место!

- Да подождите клеймить ее позором! Вы же не знаете, что произошло.

- Что бы ни случилось, мне это глубоко безразлично, - отрезал Жерар.

Но Алан не отчаивался; он набрался духу и сказал:

- Патрик и...

В это время Жерар окончательно взорвался.

- Не произносите этого имени в моем доме!!! Я и так стараюсь не вспоминать об их отношениях, но перед глазами всегда стоит образ их девочки! Она, конечно, не виновата, что ее родители - безответственные, эгоистичные, не уважающие чужого мнения, самолюбивые ленивцы! Я никогда не одобрял этого глупого и бесполезного занятия “музыкой... Боже, этот бред даже трудно называть музыкой! Все эти современные придурковатые стили уже вытеснили непоколебимую величественную классику. А почему? Потому что все деградирует! И что самое обидное, надеешься, что это массовое падение нравов все же обойдет тебя и твоих близких стороной, а получается наоборот. Твоя же собственная дочь с резвостью, которой можно позавидовать, бросается в этот… хаос прелюбодеяний, погружается в публичную анафему - она, в конце концов, творит!.. слышите?! ТВОРИТ! Армагеддон всех нравственных и чисто человеческих устоев! И ведь не просто так, а именно публично! ПУБЛИЧНО! Это ужасно! Кощунственно! Ненормально! А ведь все этому потакают. Пусть не все, но именно те, кому жить дальше, кто еще стоит перед вратами жизни, а не закрывает их за собой после прохождения коридора. И мало того! Они этим восхищаются, они это... ЭТО!.. возводят в ранг святого! Да ведь это же чистой воды осквернение, богохульство - как хотите это назовите! А как нам, ее родителям, прикажете смотреть в глаза наших друзей, а? Как мы должны себя чувствовать, когда наша дочь во всеуслышание объявляет себя шлюхой… или несет какую-то длинную, похотливую галиматью, смысл которой сводится лишь к тому, что "все хорошо, если это вид сзади"?! Да мне хоть провалиться на месте от стыда!!! А ей - ничего. Для нее это все в порядке вещей. Хоть бы людей постыдилась! Ан нет, она окончательно решила нас доконать - связалась с этим проходимцем, безвольным, абсолютно ненужным, гнусным типом! Она, кажется, решила побить все рекорды по плану прелюбодеяний! Ах, простите, я же забыл! Это же любовь! Чистая, как святой источник, вечная, как само небо... А попросту - плотское влечение! Уж теперь понимаю, почему она себя называет шлюхой! А кто ж она после этого?!!

Алан стойко вынес этот бурный поток брани, правдивости в которой было ни на грош. Хотя ему было чем возразить, в конце концов, он приехал сюда вовсе не для того, чтобы затевать скандал. Однако ответить ему все же хотелось.

- Вы слишком поверхностно судите о Милен. С виду ее песни действительно могут показаться дикими, но во всем есть скрытый подтекст. И он куда более философичен, нежели пустые односложные фразы других исполнителей, хотя бы даже и этих классиков. И если бы вы не были столь ограничены, и если бы вы больше интересовались внутренним миром своей дочери, вы бы увидели абсолютно другого человека, способного думать, чувствовать, переживать, любить... А вы довольствуетесь лишь тем, что видите на телевизионном экране! Да, она нашла свой собственный, пусть эксцентричный и вызывающий, способ выражения того, о чем болит ее душа, - через песни и клипы. А пришлось ей это делать потому, что собственный отец отнюдь не интересовался этим. Он был поглощен лишь созданием из своей девочки путного человека, и его вовсе не заботило то, что волновало и вызывало недоверие, смешанное со страхом, у его девочки! Но, в конце концов, я пришел сюда вовсе не за тем, чтобы разбирать особенности своеобразного мышления Милен и подтексты ее песен! Моя миссия куда более трагична. Если бы не необходимость, ноги бы моей не было в этом доме!

Наступило некоторое молчание. Жерар, выплеснув все накопившееся у него на душе, тяжело дышал и "переваривал" слова Алана. В это время вошла жена Жерара, Ивон. Она напоминала Милен: такая же хрупкая, не очень высокая, худощавая женщина с приятными чертами лица и добрыми глазами. Время уже оставило свой след в виде мелких морщин, испещривших когда-то очень привлекательное лицо Ивон. Пусть эти морщины и возникли, возможно, от улыбки (хотя ей больше приходилось грустить в жизни, чем радоваться), но все равно это был неизгладимый отпечаток того маятника, который каждым своим взмахом уменьшал жалкое количество секунд, оставшихся в ее распоряжении. Ивон мило улыбнулась и протянула гостю руку.

- Добрый день! Я была в саду, но услышала голоса. Вас, кажется, зовут Алан? Помню, я как-то видела вас с Милен по телевизору.

- Здравствуйте, мадам.

- Хорошо, что вы зашли. Останетесь, я надеюсь, к ужину?

- К сожалению, мадам, я не могу принять ваше предложение. Я лишь на минутку зашел...

- Как жаль, - она снова улыбнулась. - Ну ничего, в другой раз - обязательно.

- Я... я так понял, вы ничего не знаете. Не понимаю, что произошло. Мы разговаривали об этом с Милен, и она сама собиралась сообщить вам...

- А что случилось? - спросила Ивон.

- Я это битый час пытаюсь у него выведать, - вставил недовольный Жерар.

Ивон перевела вопросительный взгляд с мужа на Алана.

- Патрик и Ники погибли.

На мгновение все замерли, но когда весть все же разлилась своей горечью по жилам, Ивон судорожно схватилась за сердце и с тихим стоном упала на диван. Жерар как-то боязливо вжался в кресло и закрыл лицо руками.

- Как же так? - прошептал он. - Это какая-то ошибка... Они... Oни слишком молоды...

- Хотелось бы верить, что это ошибка. Но это не так.

- Нет, - Жерар резко поднялся на ноги и стал нервно мерить комнату торопливыми шагами, - я не могу поверить. Это неправда! И не говорите мне, что я не прав!

Ивон, мельком взглянув на мужа, обратилась к Алану.

- Но как же это произошло? Они что - в аварию попали?

- Нет. Они поехали в Швейцарию, в горы, и там попали под лавину.

- О, Господи...

Ивон тихо заплакала, а Жерар остановился на месте.

- Я всегда говорил, что он плохо кончит, - зло буркнул он.

- Да как вы можете?!! - возмутился Алан.

- Жерар, прекрати... - прошептала Ивон.

Он, казалось, сам был недоволен своими словами и, тяжело вздохнув, отвернулся и подошел к окну, чтобы скрыть свои слезы.

- Мы говорили с Милен, - продолжал Алан, - она сама хотела организовать похороны, сама всем сообщать. Я думал, она и вам позвонила. Но в последнее время на нее и так очень много навалилось... Она была слишком измождена и, наверное, просто забыла...

- Забыла?!! - вскричал Жерар. - Забыла, говорите?! Да как можно забыть о таком?!! Вы меня уверяете, что она способна, прежде всего, любить, но это разве любовь?! Ха! Она забыла о том, что потеряла семью! Забыла о том, что у нее есть родители, которым она не безразлична! Но и им она забыла сообщить! Да о какой любви может идти речь?!

- Жерар! - воскликнула Ивон, вытирая слезы. - Умоляю тебя, замолчи! Ты можешь хоть минуту о себе не думать? У нее такое сильное потрясение. Тут впору самой умереть от горя, а ты требуешь от нее разумных поступков. Хватит! Мне надоело, что ты постоянно ругаешь мою дочь! Она взрослый человек и вольна распоряжаться своей жизнью сама!

- Но... - попытался возразить Жерар, изумленный столь яростными нападками жены, которая прежде слушала его мнение, а свое держала при себе.

- Я прошу - хватит!

Во внезапно наступившей тишине звонко пропищал звонок сотового телефона.

- Извините, это меня, - сказал Алан и достал из кармана телефон.

- Слушаю... Да, я.

Алан недовольно поморщился.

- Подождите, Лоранс. Я ничего не понимаю. Прекратите истерику. Успокойтесь и говорите по порядку. Так... Tак...

Внезапно его лицо изменилось, приняв испуганное выражение.

- Да она что, с ума сошла! Час от часу не легче... Как она?.. Луи у нее? Хорошо, я сейчас приеду.

Жерар и Ивон недоуменно смотрели на взволнованного Алана.

- Она... Oна пыталась покончить с собой...

- Что? Но... Oна жива? - Жерар обнял дрожавшую жену за плечи.

- К счастью, да... Я должен ехать, извините. До свидания.

Алан направился к двери, но на пороге обернулся.

- Извините, что я повысил голос. Но я надеялся, что вы все же поймете, что рано или поздно птенцы улетают из родительских гнезд и начинают вить свои. Ваша обязанность научить, как его свить. Но требовать от детей выполнения ваших желаний - неразумно. Каждый сам творит свою жизнь, обжигаясь, но потом торжествуя... А насчет Патрика вы абсолютно не правы. Из ваших слов видно, что вы его совсем не знали. Он был прекрасным человеком, и Милен действительно любила его очень сильно... Прощайте.

Алан подошел к своей машине и уже стал садиться в нее, когда услышал вслед:

- Подождите!

Он оглянулся: Ивон, натягивая на себя пальто, бежала к его машине, а Жерар, закрыв дверь дома, шел за ней.

- Если не возражаете, мы поедем с вами, - сказал Жерар.

- Хорошо, садитесь. Жан, поехали к Милен, - сказал он водителю.

Она лежала на боку и отрывисто дышала. Она ничего не чувствовала, кроме ужасного напряжения мышц живота, которые до сих пор не расслабились после промывания желудка. Ей хотелось встать на колени и согнуться пополам, очень сильно, чтобы ощутить ломку во всем теле, и тем самым заглушить боль желудка. Но сил не было даже на то, чтобы пошевелить пальцем. Сознание все еще было в тумане, однако вид спальни гласил, что Милен еще в этом бренном мире и ей еще очень далеко до загробного бытия. Осознание себя живущим человеком бесило больше, чем неприятная боль в животе. Ей хотелось встать и обвинить Луи, сидевшего рядом, в том, что он не вправе распоряжаться ее жизнью. Хотя какая это жизнь после всего, что случилось. Это даже на существование мало похоже... Но единственное, что она могла, так это хрипеть.

О, как же она себя великолепно почувствовала, когда снотворное овладело ее организмом. Этот невыносимо приятный, чарующий полет к вечному покою, благоденствию и блаженству так затянул Милен, что внезапный крах этого наступающего рая вызвал у нее бессильную ярость и ненависть к современным достижениям человеческого разума, вступившего в неравную схватку со смертью и, к сожалению, победившего ее, вырвав Милен из цепких лап незнакомки. Она была уже на пути не только во мрак эйфории, она готовилась к встрече с теми, ради которых совершала это безумство. Но опять ей помешали. Время было снова не на ее стороне. Оно позволило докторам успеть спасти Милен. Но для чего? Зачем сейчас ей жить? Ведь на Земле теперь нет ничего, что бы могло ее удержать... Именно так. Она никому не нужна. Ни на Земле, ни на Небе, ни в Аду...

Кажется, она становилась тем призраком, который недавно снился ей. Ощущать себя пустым куском "живой" материи среди чуждого, злого мира было больно и неприятно, но ощущение себя еще и одинокой вызывало страх и слезы.

Милен так и лежала, не двигаясь и тихо плача. Но не от жалости к себе - это были слезы ненависти к себе. Она не сумела удержать Патрика, она не сумела воспитать дочь, она даже не сумела покончить со своими страхами и мучениями. Ну, на что она, такая, годна???

В дверь постучали, но Милен не обратила на это внимание. Те, кто был ей дорог, и те, кто могли стучать в эту дверь, ушли и больше не вернуться... В комнату осторожно вошел Алан.

В такую идиллическую, искренне нежную дружбу и привязанность трудно было поверить людям, привыкшем, во всем видеть корысть и эгоизм. Но это хрупкое создание, напоминавшее порой испуганного, потрепанного зверька, и которое сейчас свернулось калачиком на белых простынях, не могло вызывать никаких чувств и желаний, кроме острой жажды в том, чтобы этот ангел дышал, улыбался, любил... Требовать от нее большего было нелепо... Человеку, хоть единожды соприкоснувшемуся с ней, хотелось подарить ей Вселенную... достать Луну с мрачного неба... убить себя во имя ее жизни и счастья... И ничего не требовать взамен. Дня кого? Своя сущность испепелялась мгновенно, теряла малейший смысл... Человек начинал дышать ее легкими, жить ее сердцем, питаться ее разумом... Она становилась единственной, о ком хотелось заботиться, за кем хотелось ухаживать, ради кого хотелось и жить и умирать. Она становилась тем самым первым "Я" человека, которое пенится как индивидуальность... Человек становился ее безмолвной и покорной тенью... Ради чего? Ради ее мутного, избитостраждущего, усталообреченного взгляда меланхолика-самоубийцы, направленного куда-то вдаль, в пустую мглу исчезнувшего детства, в легкую дымку сомнений, страха и беспамятства... В ее взоре человек тонул, но выбираться из этого приятного, бездонного омута острых эмоций и невероятно глубоких чувств и не собирался...

Алан был не совсем таким человеком. Милен, прежде всего, была для него тайной. Но он не был готов становиться тенью загадки, хотя ради ее нечеловеческого взгляда он был готов поступиться многим. Алан любил ее как сестру, и ее боль и страдания воспринимал как свои.

Он взглянул на Бертрана и кивнул головой, будто спрашивая: "Ну, как она?"

- Нормально, - тихо сказал Луи, пожав Алану руку. - Еще немного полежит и придет в себя.

- Слава Богу....

- Хорошо, что ты пришел. Я уже должен ехать. Если что - мой номер у тебя есть.

- Спасибо тебе, Луи.

- За что? - удивился тот.

- За нее...

Луи улыбнулся и тихо вышел из комнаты.

Алан подошел к кровати и, присев на краешек постели, заглянул Милен в глаза: недоверчивый, испуганный, неморгающий взгляд человека, не готового расстаться с жизнью. Самое странное, что до этой попытки ее глаза нередко горели решимостью самоубийцы, но только не сейчас.

- Зачем ты это сделала? - мягко спросил Алан. - Суицид - не выход.

Милен не ответила; ни один мускул не дрогнул на ее лице - будто она была в комнате одна и упивалась необычайной тишиной.

- Ты хотела причинить нам еще большую боль? Мы же любим тебя... И ты вовсе не одна на этом свете. Если тебе не нужна, не важна собственная жизнь, подумай хотя бы о своих родителях, обо мне, о тех, кому ты не безразлична... Я знаю, трудно тебе. Но ты преодолеешь это, как преодолевала все остальное.

Милен не реагировала.

- Согласен, раньше ты еще не теряла того, кого любила. Но жизнь - это прежде всего борьба. Жестокая, кровавая, уродливая борьба... И что самое страшное - человек всегда проигрывает. Рано или поздно он сдается и погибает. Жизнь... Это всего лишь долгая отсрочка... И мы умрем. Но не нужно сдаваться, пока еще есть силы. Ведь твоя борьба, твоя жизнь питает и вдохновляет тысячи других, еще молодых и неопытных судеб. Если сдашься ты, если сломаешься, твой крах повлечет за собой другие падения, от которых мало кто оправится... Пожалуйста, не делай больше этого...

Он взял ее руку в свои, но Милен опять никак не отреагировала.

- Ты что, не слышишь меня?

Ноль эмоций.

- Милен, пойми же. Мы желаем тебе лишь добра.

Дверь приоткрылась, и в комнату вошли ее родители. Алан взглянул на них и улыбнулся.

- Я, пожалуй, оставлю вас наедине, - шепнул он Жерару и поспешно удалился.

Ивон склонилась над Милен и осторожно, заботливо провела рукой по ее мягким волнистым волосам.

- Девочка моя, как же ты нас напугала...

Милен будто очнулась от глубокого обморока - быстро взглянула на мать и вдруг резко бросилась к ней в открытые объятия. Милен со всей силы прижалась к Ивон, крепко обхватив ее шею, будто боялась вновь ощутить ужас потери и зов одиночества, и, зажмурившись и закусив губу, зарыдала. Жерар, хоть и был суров по нраву, но ведь и он человек; и он обнял плачущих жену и дочь, даже не пытаясь сдержать свои слезы.